Комедия книги
Шрифт:
У Рабле появилось множество подражателей. Идея выдумывать несуществующие библиотеки и книжными заглавиями высмеивать достойных того сочинителей будоражила фантазию и сама просилась на перо. Фишарт, переводчик Рабле, развил шутку. Он тоже выдумал подобный каталог под названием «Catalogus Catalogorum perpetuo durabilis». [159] Он высмеивал современные ему нелепые книжные заголовки, доводя их до гротеска. Например: «Анатомия блохи с приложением описания ловкого способа изготовления воскового оттиска блохи». Еще дальше пошел Тюрго, министр финансов при Людовике XVI. Книжные полки в своем рабочем кабинете продолжил он полками ложными, на которых стояли не настоящие книги, а изготовленные из дерева и позолоченные макеты книжных корешков с фантастическими заглавиями. Как и заглавия Рабле, в свое время они были понятны всем, а ныне уже требуют комментариев. Аббату Галиани, человеку острого, аналитического ума, например, Тюрго приписал произведение, называвшееся «Как следует усложнять простые вопросы». В лжебиблиотеке был представлен и филолог Ланге тремя огромными томами под общим заглавием «Карманный словарь метафор и сравнений». И так далее. Не буду продолжать, читатель и сам сможет поупражняться в изобретении
159
Каталог Каталогов для вечного употребления (лат.)
Летом 1840 года библиофильский мир был взволнован аукционом, обещавшим сенсации. Почта разносила отпечатанную брошюру под названием «Каталог небольшой, но чрезвычайно богатой библиотеки из наследства графа Форса. Аукцион состоится 10 августа 1840 года в городе Бенше (Бельгия), в конторе нотариуса Мурлона на Рю де л'Эглиз, дом номер 9». В брошюре подробно сообщались условия аукциона, после чего следовало описание библиотеки — всего 52 книги, все сплошь уникальные, все существуют только в одном экземпляре. Точное библиофильское описание книг было столь дразнящим, что у коллекционеров при чтении просто слюнки текли. Одна за другой следовали интереснейшие, слыхом не слыханные редкости. Барон Райффенберг, директор Брюссельской библиотеки, срочно обратился к министру с просьбой не упустить случай и приобрести из этой сокровищницы 18 томов для библиотеки. Министр изучил предложенный список и выписал деньги на приобретение большей части книг, но некоторые вычеркнул как не годящиеся для публичной библиотеки. Красный карандаш министра вычеркнул, например, книгу, значившуюся в каталоге под номером 48, заглавие и описание которой звучало так:
«Мои военные приключения в Нидерландах [160] с описанием крепостей, которые я взял. Напечатано в единственном экземпляре для личного пользования. Белей, в собственной типографии. Без года, 202 страницы. Переплетено в зеленую шагреневую кожу с позолоченными серебряными застежками».
По описанию, книга повествовала о любовных приключениях герцога де Линя. На приобретение такой книги, даже в одном экземпляре, государственная библиотека выделить денег, конечно, не могла. Однако неожиданно возникло и другое соображение: герцогиня де Линь поручила архивариусу Женевского университета поехать на аукцион и заполучить книгу любой ценой, чтобы, не дай бог, пикантные подробности из жизни ее отца не сделались достоянием чужих людей.
160
Paus-Bas — игра слов: в Низинных краях
В каталоге был и «Corpus juris civilis» [161] в издании Эльзевиров, напечатанный по заказу голландского правительства в одном экземпляре и на коже. Согласно описанию, граф Форса приобрел эту книгу за 2000 голландских флоринов, а Ричард Хебер предлагал за нее недавно 1000 фунтов. Значился в каталоге и бесстыднейший памфлет на Людовика XIV по поводу перенесенной им операции вырезания опухоли в месте, которое не принято обозревать. По описанию, издание украшали и оскорбляющие его величество иллюстрации, одна из которых изображала соответствующую часть королевского тела, окруженную сиянием солнечных лучей. Голландский посол в Лондоне получил указание во что бы то ни стало выкупить другую фигурирующую в каталоге книгу ужасно богохульского и революционного содержания. Место издания: Арас; год издания: III год Республики. Название: «Евангелие гражданина Иисуса, очищенное от роялистских и аристократических идей и восстановленное санкюлотами по принципам истинного разума».
161
Свод гражданских законов (лат.)
Библиофилы Бельгии, Франции и Англии завалили заказами печатника Ожуа, которому, согласно каталогу, был поручен сбор предложений. К началу аукциона были забронированы все гостиницы города Бенша. Роксберский клуб дал коллективную заявку. Волнение и сенсация были огромными.
Однако за несколько дней до аукциона почтальон вручил интересующимся бельгийскую газету. На видном месте красовалось объявление о том, что аукцион отменяется ввиду закупки всей коллекции библиотекой города Бенша.
У людей открылись глаза. Бенш, крошечный городок, не имел ни денег, ни необходимости приобретать подобные сокровища. Граф Форса никогда не жил и потому — не мог умереть, не было у него, следовательно, и библиотеки. И нотариус Мурлон — тоже фикция. Весь аукцион оказался блестяще сфабрикованной мистификацией. Выяснилось также, что этот мыльный пузырь был пущен и раздут неким бельгийским господином по имени Шалон, эрудированнейшим библиофилом, членом Бельгийской Королевской академии. Печатник согласился участвовать в комедии… В те времена у людей еще было желание тратить на такие развлечения время и силы. Обманутые библиофилы злиться могли лишь втихомолку, а вслух вынуждены были смеяться вместе со смеющимися.
И все же досталась их ранам капля бальзама: испарившись, 52 уникума оставили в руках библиофилов редкость уже неподдельную — сам каталог фиктивного аукциона. Лжеописание, напечатанное всего лишь в 132 экземплярах, сделало головокружительную карьеру, выдвинувшись в один ряд с крупнейшими библиографическими ценностями, которые ныне уже не достанешь и не оплатишь. Единственный в Венгрии экземпляр обнаружен мною в библиотеке Аппони.
У много мнящих о себе ученых XVII–XVIII веков была в ходу ныне уже почти позабытая привычка заранее извещать общественное мнение о том, над какими грандиозными и гениальными произведениями они работают и как и где собираются их издавать. Делалось это с целью поддерживать интерес и внимание к их выдающимся умам. В хвастовстве обскакал всех некий Иоханнес Стефанус Штолльбергерус, издавший в 1626 году в Нюрнберге каталог книг, которые он когда-нибудь напишет. Большая часть растрезвоненных им книг, естественно, света не увидела. И не только потому, что просвещенный автор только болтал, а книги эти на самом деле писать вовсе и не собирался. Могли быть препятствия и более серьезные: войны, болезни, а то и смерть самого автора. Потихоньку-полегоньку количество наобещанных разными авторами книг выросло настолько, что возникла потребность в научном подходе к этому явлению — в собирании и переработке накопившегося материала. В конце XVI века немецкий ученый Вельш выступил пионером новой области — составил каталог ненаписанных книг! Называлась эта чудо-работа «Саtalogus librorum ineditorum». [162] Учеными кругами того времени она была легко переварена и как пример взята на вооружение. Голландец Теодор Янсон Альмелейвен решил задачу более научно, на уровне энциклопедии, создав алфавитный каталог обещанных, но никогда не опубликованных книг: «Bibliothеса promissa» [163] (Guoda, 1692). Материала, однако, становилось все больше и больше, и возникла нужда в дополнениях. За что и взялся Рудольф Мартин Меельфюрер, знаменитый ориенталист, издав в 1699 году дополнительный том к библиографии Альмелейвена под названием «Accessines». [164] В предисловии Меельфюрер заявил, что подобные дополнения он считает решением лишь временным, и пообещал, что издаст сводный каталог всего материала.
162
Каталог неизданных книг (лат.)
163
Обещанная библиотека
164
Дополнения
Добронамеренный ученый сам попался на удочку обещаний писать книги. Обещанная крупная работа сделана не была. Почему? Неизвестно. Но известно, что Якоб Фридрих Райманн, знаменитый историк допотопной литературы, в одной из своих работ этот сводный каталог обещанных и ненаписанных книг включил в могучую когорту ненаписанных книг!
8. ВЫКРУТАСЫ ЦЕНЗУРЫ
Народная сказка Бретани о Жане и глупой женщине:
«Идет себе Жан по дороге и слышит вдруг из одного дома ужасный крик, будто ребенка режут. Вбегает Жан в дом и видит женщину, руки ее в крови, срезает она у своего сына ягодицы.
— Что ты творишь, исчадие ада?!
— Не лезь не в свое дело, болван! Не видишь, что ли, портной заузил штанишки ребенка? Значит, надо подрезать задик ему, чтобы штанишки впору пришлись».
Таковы примерно взаимоотношения между цензурой и литературой. Лишь только, найдя потайную духовную пищу, наливалась литература плотью и штаны цензурного мировоззрения становились узки ей, цензура тут же урезала ее по живому вместо того, чтоб штаны порасставить. По натуре своей цензор — обычный кроткий чиновник, желающий жить в покое и мире. Но, получив в руки красный карандаш, он стервенеет, словно от адского зелья, и карандаш ему уже не карандаш, а копье, чтобы сшибать и закалывать рыцарей мысли. Ум его, привыкший лишь к рубрикам, ничего другого и не воспринимает, и щадит он только ту литературу, которая покорно укладывается в графленые пунктами и параграфами ложа. Отсюда и проистекает трагикомическая двойственность цензорского существа: ужасающее умение вредить, насмерть разить самые блестящие литературные произведения и, с другой стороны, слепота от чрезмерного рвения — сколько раз давил он блоху, думая, что убивает слона. В 1793 году венский министр внутренних дел граф Перген для обоснования указа о запретах счел необходимым изложить свои взгляды на так называемые просветительские брошюры, которые в те времена — очевидно, под влиянием Французской революции — начали появляться на книжном рынке Австрийской империи. «Опыт показывает, — писал Перген, — что это брошюрное просветительство приносит больше вреда, чем пользы. Социальным классам, нуждающимся в элементарном образовании, прививают такие понятия о человеческих правах, которые эти классы воспринять не в состоянии, в результате чего в людских головах воцаряется сумбур и ничего больше. Образованность социальных низов должна соответствовать социальному положению. Простому человеку знаний следует давать ровно столько, сколько необходимо ему для работы, и тогда для своей сферы он будет достаточно просвещен. Это будет приятно ему и выгодно государству. Если дать ему больше, то ум его охватит расстройство, он предастся бессмысленным рассуждениям, захочет в сферы повыше, чем и обречет себя на несчастье и станет опасным для государства. Возвышенные познания пригодны лишь тем, кто в силу своего социального положения призван руководить другими». Таково мнение высокопоставленного графа о духовной пище для «низкопоставленных».
18 марта 1806 года император Франц издал указ, содержанием которого было ни больше ни меньше, как государственное управление творчеством романистов. Согласно этому указу запрещаются:
1. Какие бы то ни было сентиментальные любовные романы, парализующие здоровое мышление безнравственными фантазиями.
2. Все так называемые романы о гениях (Geniero-mane), в которых главный герой силой своего гения (Kraftgenie) ломает рамки обывательских отношений.
3. Все романы о привидениях, разбойниках и рыцарях.
4. И вообще жанр как таковой, который в презрительном смысле (im verachtlichen Sinne) принято называть романом.
В последний пункт входит уже решительно все. Этот указ, однако, всего лишь капля в море той безграничной ненависти, в котором австрийское и немецкое чиновничество желало утопить художественную литературу. На какое-то время это, возможно, им бы и удалось, не столкнись они с могучим противником — с Гете. Великий князь поэтов, мягко выражаясь, не пользовался популярностью среди немецких князей. Отдавая должное Гете как веймарскому министру и тайному советнику, большинство немецких князей втайне ненавидели его как поэта. Им было невыносимо одно только сознание того, что великий немецкий гений творчеством своим ломает казарменный режим, навязанный власть имущими духовной жизни Германии. Более всего нестерпим был Гете прусскому королю Фридриху Вильгельму III. В прусском государственном архиве было найдено несколько цензурных актов, при чтении которых видишь будто воочию, как беснуется обозлившийся на Гете король. 27 августа 1826 года одно из берлинских литературных обществ праздновало день рождения Гете. «Vossische Zeitung» опубликовала об этих торжествах подробнейший отчет. И 17 сентября берлинскому министру внутренних дел поступило нижеследующее распоряжение его величества: