Комедия войны

ла Рошель Пьер Дрие

— Вы узнаете местность? —спросила мадам Пражен со скрытой иронией.

— О, да! Кирпичная стена! Вот она, вот кирпичная стена!

Я все увидел, все узнал. Я вспомнил теперь все детали. Но объяснить этого я не мог. Я мог только бормотать что-то, указывая рукой на то, что так сильно поразило меня. Кирпичная стена стояла здесь, предо мной, всего в сотне-другой метров! Эта была та самая стена, по которой мы стреляли, как безумные, та самая стена, у которой мы увидели немцев.

Внезапно я перестал понимать что бы то ни было. Мы находились как раз в той части поля битвы, откуда в свое время перед полком развернулась кирпичная стена. Тогда она была далеко-далеко, и когда мы в полном снаряжении двинулись в атаку, нам пришлось очень долго

бежать. На полпути весь полк был скошен. Для этого оказалось достаточным одного единственного пулемета. А теперь эта кирпичная стена совсем близко. То, что тогда представлялось нам огромным, бесконечным, оказалось теперь совсем крошечным. Я чувствовал себя как человек, неожиданно очутившийся на месте своих детских игр.

— Вот она, вот кирпичная стена! — повторял я.

— Что такое? —нервно спросила мадам Пражен. — Где был Клод?

Ее хриплый и недовольный голос вывел меня из оцепенения. Я мог разобраться в деталях, последовательно разместить их.

— Вначале он находился здесь...

... Это было ранним утром. Я вернулся из передового охранения, которое посылали по ту сторону леса. Моя часть вышла из того же леска, откуда позже появились немцы. Кирпичная стена была на полпути между лесом и окопами. Мы видели, как немцы шли по равнине. Весь наш полк выделялся синими и красными рядами. Каждый ряд, увидя перед собой опасность, стал делать попытки спрятаться, окопаться. Каждый стал ковырять своей лопаткой. Слишком поздно! Перед нами были лужайки и соломенные крыши. На лужайках находились коровы, покинутые бельгийскими крестьянами. На полях недавно скошенные хлеба стояли в стогах.

Мы — человек двенадцать или пятнадцать — провели всю ночь в передовом охранении и были очень взволнованы, увидав свой полк. Он был сурово озабочен тем, что предстояло, и неузнаваемо переменился. Мы догадывались, что близятся события. Какой-то конный африканский стрелок, внезапно появившийся на опушке леса, на всем скаку прокричал нам: «Вот они!»

Все же, проходя мимо дома лесного сторожа, мы нашли время спустить с цепи забытую собаку и захватить со стола банку варенья, оставленную в комнате.

Еще ничто пока не нарушало тишины.

Дойдя до окопов, я увидел Клода. Он стоял на коленях на только что разрытой земле, с пенсне на носу. В слабых, неловких руках он держал лопатку и смотрел, как работает солдат, состоявший при нем чем-то вроде денщика.

Он так и остался на коленях, с открытым ртом, бледный, обреченный, со съехавшим пенсне. Я прошел, и мы так и не успели ни поздороваться, ни попрощаться...

— Он был здесь! —с негодованием воскликнула мадам

Пражен.

Она негодовала так, будто понимала, что именно здесь произошло.

Взвод Клода занимал невыгодную позицию — слишком на виду, на самом гребне одного из многочисленных здесь холмов.

Мой же отряд, — как будто затем, чтобы теперь вызвать негодование мадам Пражен, — был укрыт в ложбинке. Здесь было так хорошо, — хотя бы даже во время перестрелки, — что бретонец Козик, например, ни за что не хотел уйти и так там и остался, даже когда все снялись. Это было поблизости от леса. Лес, откуда появились немцы, находился впереди. Он тянулся влево, а отчасти заходил и позади нас. Полк как бы прислонился к этому лесу. Но справа развертывалась гладкая равнина. Немцы продвигались вдоль большой дороги и тоже без прикрытия.

— А вы, вы-то где были?

— Вот здесь! —признался я.

Мадам Пражен не сказала ни слова, но бросила на меня взгляд, который говорил: «Я так и знала, что вам нельзя доверяться...»

— Клод был там. И его капитан тоже, — с достоинством сказал я.

— Капитан! Я достаточно насмотрелась на него в казарме. Это был дурак! Он мог бы разместить их в другом месте...

— Но ведь он и сам был с ними!

Капитан вышел из рядовых. Это был толстый человек с душой чиновника, с круглым животом на коротеньких и слабых ногах. У него было медно-красное лицо с жиденькими грязными усами, похожими

на щетину, какой украшают деревянных лошадок. В это утро вид у него был не боевой. И очень просто: капитан мечтал в октябре выйти в отставку. Он был уничтожен первою волной.

Однажды, еще в казарме, я попросился у него в театр, на русский балет. Он сказал мне:

— Ах, это вы, студент? Незачем вам по театрам шляться. Разве я хожу в театр?

Как все выслужившиеся из рядовых, он презирал молодых буржуа с протекцией. А в полку их было несколько дюжин.

— Я мельком видел здесь Клода утром, часов в семь - в половине седьмого.

— Ну, а раньше вы его видели?

— Накануне, — лишь один миг. Потому что он уже был в бою.

— А вы?

— Нет.

Я объяснил ей положение, как умел. Мой взвод был назначен охранять полковой обоз, — сам не знаю, против кого. Но таким образом мы оставались в тылу, в то время как часть полка ввязалась в дело под Шарлеруа — да и то довольно вяло — и вскорости была тоже без потерь выведена из огня.

...Случилось так, что мы долгое время оставались на пустынной дороге, на вершине холма. Мы застряли, и я был доволен. Между тем еще так недавно пред этим, в Париже, мне до того не терпелось в ожидании битв, что я просил о скорейшем переводе хоть в алжирские стрелки, в Марокко.

Правда, я был доволен не тем, что избежал опасности, а тем, что имел возможность, ничего не делая, смотреть на происходящее.

С вершины холма я видел французскую армию, развернутую на равнине под обстрелом. Какой-то старый анекдот, давным-давно забытый и внезапно оживший, чтобы быть сурово уничтоженным! Эти войска, пестревшие синим и красным, напоминали батальные картины

середины прошлого века [1] . Армия устарела и имела растерянный вид. Она была уличена в беспечности и хвастовстве, но всё же пыталась проявить задор, хотя была весьма не уверена в своих силах. Генералы имели грустный вид. Их сопровождали кирасиры, как бы созданные, чтобы умереть где-нибудь под Рейшофеном [2] . Впереди не видно было ничего. Немцы сумели слиться с окружающей природой, что было не так глупо. Видел я еще согнувшегося на лошади артиллерийского майора в стареньком капюшоне, успевшего уже потерять свои батареи. Вспоминалось прочитанное у Маргерит и Золя. Все было похоже на пересмотренное и расширенное переиздание 1870 года. Я вспоминал пессимизм моего дедушки. Он видел Коммуну и не мог забыть Седана [3] . Я вспоминал хвастливый реваншизм моего отца. Я забыл, что и сам участвовал в факельных, шествиях Мильерана и Пуанкаре.

1

В начале войны французская пехота носила форму мирного времени— красные кепи и брюки и синие шинели

2

В войну 1870 г. под Рейхсхофеном (по-франц. Рейшофен) небольшой отряд кирасир брошен был в атаку против целой армии немцев, чтобы вызвать диверсию, и был поголовно уничтожен.

3

В 1870 г. в битве при Седане император Наполеон III во главе стотысячной армии сдался в плен.

Вечером, когда я сидел на краю дороги, приехал кто-то. Это оказался Барбье, писарь полковника. Он привез приказы для обоза. Я поторопился к нему.

— Ну, как?

— Плохо!

— Вот как! Плохо?

Я и сам считал, что дела идут плохо. Это — дело характера, да, кроме того, с самого рождения я только и слышал, что дела у французов идут плохо.

Сержант Гюжан обратил на нас внимание. Он в нас ненавидел двух буржуа. В нем проснулось старое недоверие якобинца.

Я ушел, повторяя: «плохо дело, плохо».