Комиссар
Шрифт:
— С этой швалью все ясно, — пленный кивнул на Сашу, обращаясь к Белоусову. — Россия для них — топливо в костре мировой революции. С которой они, между прочим, просчитались, весь пар ушел в свисток. Но вы, русский офицер, зачем связались с красной сволочью? Как вам не стыдно подчиняться тварям, жаждущим только власти и крови?
Саша скосила глаза на Белоусова. Насколько она успела понять, он служил в РККА потому лишь, что в РККА перешел весь его полк. А кроме военной, другой профессии он не имел и не желал иметь. Но не мог же он так сейчас и ответить. Любопытно, как он выкрутится.
— Красная, как вы изволили выразиться, сволочь, — спокойно сказал Белоусов, — единственная на данный момент сила, представляющая национальные интересы России. Пока командование Белой армии заискивает перед иностранцами, явными противниками России и в прошлом, и в будущем. Вы забыли интересы своей страны. Большевики говорят об интернационале, их идеи утопичны, но на деле они борются, как умеют, с разрухой и хаосом. Долг любого честного русского человека — пытаться им помочь. Ради будущего России.
— Знаете, я даже пожелал бы вам дожить до этого будущего и увидеть его, — сказал пленный. — Каким оно окажется на деле. Это было бы лучшим для вас наказанием за измену Отечеству. Вы вспоминали бы Россию, которую эта сволочь уничтожит, и понимали, что являетесь соучастником. Но этому не бывать. Красные уже потеряли Петроград. Разгром большевиков — вопрос времени. Вас просто повесят рядом с ними и вы, возможно, так и не поймете, к какой пропасти вместе с ними вели страну.
Лекса вернулся и доложил:
— Командир велел передать, он с блаародиями якшаться не станет, рылом не вышел! Пусть, сказал, комиссар сама разбирается как знает. Ему… мм… ну, в общем… ему нет дела.
— Он же как-то иначе это сформулировал? — полюбопытствовала Саша.
— Иначе, — смутился Лекса. — Но смысл я верно передал.
Саша хмыкнула. При ней Князев никогда не использовал крепких словечек.
— Нет так нет, — сказала Саша, вписывая фамилию Максимовского в расстрельный список. — Лекса, этих пятерых, из списка, разместить в тепле, накормить по-человечески. Двух других — отдельно.
— Царское правительство напрасно миндальничало с вами, социалистами, — выплюнул слова пленный. — Отстреливали бы вас, как бешеных собак — глядишь, Россия избежала бы этой кровавой каши.
— Я нередко сталкиваюсь с таким подходом, — ответила Саша, — и, вот правда, не хочу вас обидеть, но, на мой взгляд, он свидетельствует о недостатке аналитических способностей. Революционеры только направляют революцию, а вершат ее народные массы, когда осознают невыносимость своего положения. Но да к чему вам это теперь. Выпейте лучше воды, — после допроса Саша всем наливала воды из стоящего перед ней графина. Тем, кто сотрудничал — во время допроса. С этого толку все равно не будет, а мучить людей без необходимости Саша не любила.
Пленный взял у Лексы стакан и залпом выпил воду. Затем резко оттолкнул того из конвойных, что стоял ближе — паренек отлетел к двери. Капитан поднял руку с зажатым в ней стаканом и сдавил его. Стекло треснуло, по запястью пленного потекла кровь. Глядя замершей Саше в глаза, капитан прицелился и с силой метнул острый осколок ей в лицо.
Саша, будто зачарованная, смотрела, как кусок окровавленного стекла приближается к ней. Белоусов отреагировал быстрее и резко толкнул ее к стене. Стекло прошло в паре дюймов от Сашиного виска.
— Вот это ненависть! — потрясенно сказала Саша, потирая ушибленный об стену локоть. Осторожно взяла в руку осколок, рассмотрела его. — Не знала, что обычный стакан можно превратить в смертельное оружие! Верно говорят, век живи — век учись. Спасибо, Кирилл Михайлович.
— Все равно ты издохнешь в муках, комиссар! — кричал пленный, пока конвой пытался его скрутить. — Таких, как ты, берут живьем! Думаешь, ты не станешь кричать? Станешь, пока не охрипнешь. Быстрой смерти станешь просить — и не получишь. Ты ответишь за все, комиссар!
— Какие насчет пленных распоряжения, Александра Иосифовна? — спросил Белоусов, когда буйного капитана наконец вывели.
— По действующим сейчас законам, — ответила Саша, — их надо доставить в штаб дивизии, на трибунал. Но вы представляете себе, что творится после падения Петрограда в штабе? Переработка на ходу всех планов, размещение эвакуированных, толпы беженцев… А конвой и транспорт мы в принципе можем выделить?
— В принципе, — ответил Белоусов, — если таков будет приказ комиссара, конвой и транспорт для доставки пленных в штаб дивизии мы выделим. Это, конечно, сопряжено с определенными затруднениями. Послезавтра мы выступаем, и каждая лошадь, каждая двуколка на счету. Но приказ есть приказ.
Саша потерла виски. Весь год работы в ПетроЧК она, последовательница Урицкого, стояла за неукоснительное соблюдение норм революционной законности. Оформляла все документы и следила за соблюдением всех юридических процедур, нередко раздражая коллег своей дотошностью.
Но ведь теперь никого из ее коллег нет в живых. Нет никого больше из тех людей, с которыми она спорила, смеялась, делила паек, прикрывала их и они прикрывали ее. Их убили. Она осталась последним следователем ПетроЧК.
— Пленных офицеров расстреливаем. Завтра, в десять утра. Именем революции. Суда не будет. Ответственность беру на себя. Исполнение тоже беру на себя.
— Зачем мы на них патроны тратим? — пробурчал Лекса. — Они-то наших вешают, или порют до смерти, или что похуже еще.
— Потому что мы не караем, не мстим и не запугиваем, — ответила Саша. — Истребление врагов революции — не акт ненависти, а производственный процесс. Жалость тут неуместна, но и жестокость, право же, тоже. Мы уничтожаем людей, стоящих между нами и будущим, которого мы заслуживаем.
— Кстати, Кирилл Михайлович, то, о чем говорил этот Максимовский — правда? — спросила Саша, когда они с Белоусовым остались вдвоем. — Что не стоит мне ждать быстрой смерти?