Комиссаржевская
Шрифт:
Под свежим впечатлением этого прощального вечера Вера Федоровна писала:
«Боже мой, как это было хорошо! Он говорил, и слезы лились у него из глаз, а потом я ничего не видала — никого. Я только думала: за что же это все, за что? Он сказал в конце: «Улетит от нас жаворонок. Лети же, дорогой наш, дальше, дальше, петь свои песни добра, красоты!..» Я ехала домой одна… И не знаю, что было со мной. Знаю только, что если из таких чувств не вырастет что-нибудь очень большое, значит я не должна жить. Это не успех ведь делает, и никто в мире не подозревает даже близко, как я холодна там, внутри, к
Во имя этой ответственности Вера Федоровна нередко выходила за пределы намеченной программы гастролей, уступая просьбам того или иного театрального городка, лежавшего на ее пути. Тогда ей самой приходилось вступать в переговоры с театром.
В семье Комиссаржевских никто и никогда не гнался за деньгами, скупость во всех ее проявлениях считалась самой отвратительной из человеческих страстей.
Вера Федоровна была бесконечно добра, но сейчас, когда речь шла о том, быть или не быть своему театру, она на ходу училась у своих антрепренеров деловой рассудительности.
Решимость начать с осени 1904 года свое дело в театре Петербургского Пассажа не оставляла ее ни на минуту, и, путешествуя из города в город, она присматривалась к актерам, с которыми приходилось играть, и с некоторыми тут же договаривалась о сотрудничестве в своем будущем театре.
В Тифлисе при постановке «Волшебной сказки» главным партнером Комиссаржевской в роли графа Ижорского был молодой, очень способный актер Владимир Ростиславович Гардин. Офицер в запасе, он театральных школ не проходил и всей своей артистической карьерой обязан был собственному трудолюбию и редкостной приверженности к театру.
И вот теперь молодому актеру предстояло выступить партнером великой артистки. На первую репетицию он шел взволнованный и смущенный, хотя заранее выучил наизусть не только свою роль, но чуть ли не всю пьесу.
В театре создалось особенное, торжественное и праздничное настроение. Явились актеры, даже не занятые в пьесе. Режиссер театра Николай Дмитриевич Красов торжественно попросил на сцену участников репетиции. И неожиданно одновременно со всеми на сцену из-за кулис вышла Комиссаржевская. В сером английском костюме она была очень изящна. Гардин вытянулся по-военному. Красов представил его. Молодой актер хотел поцеловать протянутую ему руку, но Вера Федоровна, не любившая актерских любезностей, крепким пожатием удержала свою руку далеко от его губ и, смягчая этот жест улыбкой, сказала:
— Рада видеть своего главного партнера.
Под вуалеткой блеснули громадные темные глаза.
Началась репетиция. Вера Федоровна подняла вуаль и произнесла первую фразу, как принято на первых репетициях, вполголоса, не играя. Но Гардин ответил полным голосом, показывая, как он намерен вести роль. Вера Федоровна пристально посмотрела на своего партнера. Удивленная его знанием роли и еще более намерением артиста вести ее в образе и настроении Ижорского, Вера Федоровна ответила тем же, и вот диалог их зазвучал так искренне, так правдиво, что все, кто был за кулисами
Знакомый смех, серебристый и искренний, смех девятнадцатилетней озорной девчонки поражал такой естественностью, что Гардин, выбившись из роли, растерялся: «Неужели это она смеялась? Боже мой, какое мастерство’» Но своим восхищением он погасил священный огонь в душе артистки, и она снова перешла на полутона.
И потом, во время спектакля, стремительная сила обыкновенных слов, но произнесенных голосом Комиссаржевской, не раз на мгновения выбивала артиста из его роли. И как было в каждом городе, где Комиссаржевская играла Наташу, порыв к новому, свободному будущему, которым кончались и пьеса и драма героини, захватил театр.
Бурей аплодисментов и криков «зал тифлисского театра наполнился в тот вечер не только в честь гениальной артистки, но и в знак солидарности с ее героиней, стремившейся к новой жизни, к правде!» — писал В. Р. Гардин, вспоминая этот, пожалуй, самый замечательный вечер в его жизни.
Прощаясь с Гардиным перед отъездом, Вера Федоровна сказала:
— У меня будет в эту зиму театр в Петербурге. Хотите служить в нем?
Разумеется, у молодого артиста не было большего желания, и теперь он отказывался от всех других предложений. Гардин ждал телеграммы из Петербурга. Но сообщил ему о зачислении в труппу Комиссаржевской Красов.
Отвечая на изумленный вид Гардина, Красов пояснил:
— Я буду у Веры Федоровны директором и режиссером… Нам с вами третий год служить вместе!
И они поздравили друг друга.
Николай Дмитриевич Красов был не только антрепренером Тифлисского театра, а и требовательным режиссером. Большой поклонник театра Станиславского, он настойчиво отучал актеров «играть на зрителя». Долгие годы актеры читали монологи, подавали реплики, не глядя на партнеров, а стоя лицом к зрительному залу. Объяснялось это и старой традицией и постоянным незнанием роли — новые пьесы ставились чуть не каждый день, и актер поневоле рассчитывал на помощь суфлера.
Заслужить похвалу Красова можно было задушевностью игры, простотой интонаций, глубоким пониманием произносимых слов.
Обставляя спектакли, Красов также старался следовать Художественному театру — по возможности, мебель и новые декорации, отвечающие действию на сцене, а «Трех сестер» Чехова ставил даже с учетом «четвертой стены» — совсем как в Художественном театре.
По поручению Комиссаржевской искал актеров для будущей труппы и Бравич. Как раз в это время в Петербурге в только что открывшемся театре Неметти гастролировал Орленев. Он мечтал поехать за границу и там показать своего Освальда, которого успешно играл в этот петербургский сезон.
Орленев был большой актер. Вера Федоровна не раз говорила о нем с Бравичем, что хорошо было бы пригласить в их театр Павла Николаевича. Бравич поехал к Орленеву.
Хлебосол и любитель провести время за рюмкой вина и интересной беседой, он встретил Бравича очень радушно, заговорил о своем желании сыграть ибсеновские «Привидения».
— Вот и отлично! — обрадовался Бравич. — Мы как раз и поставим эту пьесу для вас. Поставим для вас и «Уриэля Акосту». Роль Юдифи возьмет Вера Федоровна.