Комиссия

Залыгин Сергей Павлович

— Не могу знать вашего звания. Не подскажете?

— Начальник отряда.

— Благодарю! — коротко наклонил голову Смирновский. — Недоразумение, господин начальник отряда! В Лесной Комиссии никто не присваивал власти корыстно, но бескорыстно и безвозмездно каждый исполнял общественную обязанность. Не будь охраны, государство потеряло бы лесного богатства во много раз больше. Комиссия может безотлагательно представить все свои документы, расчеты, ведомости, и вы убедитесь, как разумно народ охранял природное и национальное богатство!

Офицер-чех, перелистывая на столе бумаги Комиссии,

приподнял один какой-то листочек вверх и спросил:

— Докум-энты? Ано?

— Эти документы! — подтвердил Смирновский.

— О! О! О! — покачал головою чех, а начальник отряда снова передвинул свою потрепанную сумку с бока на живот, чуть поискал в ней и вынул еще одну бумагу. Прочел:

— «Вас, граждане Лебяжки, мы призываем к всесторонней поддержке избранной вами же общественной организации, на сегодня единственной в селении и тем более необходимой для утверждения во всех нас гражданственности и понятия, которые не создаются ничем, как только общественным сотрудничеством». — Прочел, поднял сине-прозрачные глаза на Смирновского, повторил: — «Вас, граждане Лебяжки, мы призываем…» А? До чего дошло дело — они призывают!! А кто вам дал это право — призывать? Откуда вы его взяли? У кого узурпировали? И подпись бывшего поручика? Поручик — тоже призывщик!

— Призыв! О! О! — поднял палец вверх офицер-чех. — О! О!

— Благородный призыв! Трудно под ним не подписаться! Нельзя не подписаться! — отозвался Смирновский.

В сходне было сумрачно, заиндевевшие окна пропускали блеклый свет, в котором нельзя было угадать ни солнца, ни дневного сияния, даже небо отсутствовало в этом разрушенном свете. И нельзя было угадать — что же будет дальше? Еще до того, как этот свет зимнего короткого дня погаснет окончательно.

Начальник отряда отшагнул назад, к окну, подставил под серый свет бумагу, прочел еще:

— «…Сущность власти — разумный закон и порядок, а всякий человеческий закон и порядок бессмысленны без убережения людьми природы и земли…» Слушай-ка! Бывший поручик! Да кто знает сущность власти, кроме нее самой? А? Уж не ты ли? Или, может быть, вот этот мужик? — протянул он руку вперед, указывая на кого-то — не то на Дерябина, не то на Калашникова. — Почему не на службе? — И еще раз повторил: — Почему поручик не на службе?

— Освобожден по ранению!

Начальник отряда помолчал, спросил у Пилипенкова, имеется ли у Смирновского свидетельство об освобождении. Пилипенков гаркнул, что имеется, сам видел, своими глазами.

— Ну, ну. Дезертир по закону! — кивнул офицер. — Отлично!

— Прошу вас… — возразил ему Смирновский, но офицер крикнул:

— Молчать! Последняя должность на службе?

— Командир стрелковой роты.

— Почему участвовал в шайке, командир стрелковой роты?

— Я участвовал в органе общественного самоуправления!

— Самоуправление! Где? В деревне Лебяжке! Она что — не в России, твоя Лебяжка?

— Она — в России. Именно поэтому крайне необходимо…

— Молчать! Отвечай на вопросы! Кто из вас убил вашего сообщника Устинова? Николая? Ты это сделал, бывший поручик? В этакой бандитской шайке, называемой Комиссией, почему бы и не сделать? Тут у вас один другого стоит — разбойники! — Офицер передохнул, чуть подумал. — Ну, наплевать! Хоть бы и все перебили друг друга — для нас меньше хлопот.

— Я требую…

— Молчать! — И неожиданно тихо, даже задумчиво, начальник отряда обратился сначала ни к кому, куда-то в сторону, потом — к Смирновскому. Вольности всё! Всё — они! — Он был заметно младше Смирновского, но, сокрушенно покачав головой, сказал: — Вольности, молодой человек! Спроси меня: почему я здесь? В этой мерзкой деревушке? В берлоге из берлог? Потому что — проходил через это. Разве попал бы я сюда, если бы не отрабатывал за них, за вольности! И ты, молодой человек, бывший поручик, тоже отработаешь! — Голос начальника отряда служебно изменился, и, встав по стойке «смирно», он обратился к чеху:

— Как думает господин Тимошек?

— Трид-сать! — кивнул тот. Потом подумал: — Господин поручик Смирновский — трид-сать — мало… Господин поручик Смирновский, офицер русской армии, должен был воевать с общим врагом, с Германией должен! Освобождать славян от германского ига! А он? Он в Лебяжечке? А Чехия? А Галица? Сербия? Они оказались в немецком плену. Да? Мало трид-сать… Ано, господин Смирновский. Мало? Вам? Я тоже поручик. Я знаю — мало! Я вам сказать — нечестно бросать союзников!

— Вы-то, господин поручик чешской армии, не воюете с Германией? Вы тоже — в Лебяжке?

— Мне воевать с Германией помешать большевик. Вы большевик? Ано?

— И всю войну, все четыре года, вам тоже мешал воевать с Германией большевик? Сербам же никто не помешал!

— О! О! Тогда немного больше делать шомполов… Тогда — сорок! Сорок, и больше нет! — И чех улыбнулся доброжелательно, с пониманием.

— Ну вот, граждане Комиссия, — тоже усмехнувшись, сказал начальник отряда, — легко отделались: всем по тридцать шомполов, поручику Смирновскому за особые заслуги — сорок! Погода не соответствует, морозец, заголяться неприятно. Ну, сибирячкам к морозу не привыкать! Кузьмин?!

— Слушаю, вашбродь! — отозвался солдат от дверей.

— Тебе — всё понятно? Повторять не надо?

— Понятно, вашбродь!

— Люди — на площади? Лебяжинские граждане-товарищи?

— Ни один прочь не отпущен. Перекрыты все переулки и ворота!

— Исполни живенько! Конский рацион у тебя имеется?

— Конский, ваше благородие, имеется!

— Через час выступим обратно на Барсуково! Пилипенков?!

Пилипенков откликнулся, начальник отряда приказал ему объявить членам лесной охраны, чтобы в течение суток сдали оружие и подписки о невыезде из Лебяжки. Начальник отряда и еще хотел сказать что-то Пилипенкову, его перебил Смирновский:

— Разрешите из бумаг Лесной Комиссии показать вам одну? Оч-чень любопытную! Из которой вы многое поймете!

Начальник отряда кивнул, офицер-чех кивнул тоже, сказал: «Давай!» — и Смирновский подошел к столу, начал торопливо перебирать стопку бумаг.

— Сейчас, сейчас! — говорил он при этом глухо, как будто чужим голосом. — Сейчас! Сию минуту найду!

Члены Комиссии, стоя плотно друг к другу в полутьме угла, молча следили оттуда за быстрыми движениями рук Смирновского, и Дерябин сказал шепотом: «Выкручивается, поручик-то! Предает, сволочь!»