Комитет Тициана
Шрифт:
Флавия задала полагающиеся в подобных случаях формальные вопросы, но больше обращала внимание на то, как он отвечал, а не на то, что он отвечал. Факты она уже знала: Робертс состоял в комитете со дня его основания, в Англии возглавлял кафедру и написал то-то, то-то и то-то. Все стандартно и неинтересно. Флавия украдкой заглянула в свои записи, чтобы освежить в голове информацию о двух других. Коллман — немец, в комитете тоже со дня основания. Миллер — американец, работает в колледже в Массачусетсе, где на будущий год рассчитывает получить постоянную штатную должность.
— Кофе? — предложил
И пока наливал напиток, Флавии не оставалось ничего другого, как рассматривать кипу лежащих на столе материалов: другие члены комитета не собирались поддерживать затухнувший разговор. Среди прочего на столе лежала одна книга. Флавия взяла ее и посмотрела на обложку.
— Это книга Мастерсон?
Робертс бросил на нее из-за кофейника испытующий взгляд, но в следующую секунду успокоился.
— Совершенно справедливо. Я позаимствовал ее в среду. Требовалось сделать сноски в моей статье. В книге Мастерсон есть несколько поистине превосходных мест.
Не слишком ли запоздалый комплимент, подумала Флавия. Книга показалась ей безнадежно скучной, но чтение таких вещей составляло часть работы художественного эксперта. Надо дать ее Аргайлу — пусть пролистает. Ему полезно в кои-то веки прочитать хоть что-то серьезное. Она спросила, может ли она взять том, а потом вместе с остальными вещами передать родственникам убитой. Робертса это обескуражило.
— Я попросил бы вас этого не делать, — начал он. — Книга мне еще нужна.
Флавии пришлось напомнить ему, что убийство — дело достаточно серьезное. Патриарх комитета понял намек и нехотя, но вежливо согласился:
— Да-да, конечно, очень эгоистично с моей стороны. Признаюсь, не могу поверить, что она умерла. Сделайте милость, возьмите. Я уверен, что сумею обойтись без нее.
Коллман что-то промямлил, впервые проявив признаки жизни. Он был лет на десять моложе Робертса, но казался на целое десятилетие старше. Природа не особенно постаралась над ним — жилистый коротышка, он отличался заостренными чертами лица, которое избороздили морщины долгих лет постоянных забот и треволнений. Одет он был несуразно, хотя и сносно, и Флавия тут же причислила его к жертвам жизни. Однако, повинуясь порыву профессионализма, сказала себе, что это ни в коей мере не устанавливает его невиновности. И не свидетельствует о том, что он человек приятный.
— Я хотел бы… — начал он.
— Конечно, конечно, — перебил его Робертс, подавая Флавии чашку кофе. — Совсем запамятовал. Пожалуйста, идите. Я уверен, все будет нормально. И вот что, эти сведения нужны мне сегодня вечером. Вы сможете их передать? — Он повернулся к Флавии. — Доктор Коллман очень спешит в библиотеку. У него срочная работа. Надеюсь, не будет никаких проблем?
Будет или не будет, ему все равно, подумала Флавия, пока немец подхватывал свой портфель и спешил на выход. Ее немного раздражало, что теперь придется ехать встречаться с ним отдельно, и еще, что Робертс с такой легкостью поворачивал все на свой лад. Флавия не сомневалась, что Коллман, пока его не выставили, намеревался всего лишь попросить себе чашку кофе. Ей стало интересно. Не оставалось ни малейших сомнений,
Справившись с делом и обеспечив ее кофе, Робертс устроился за столом в той же изящной позе величия, в какой восседал, когда Флавия только попала в этот зал.
— Хотелось бы знать, — тихо проговорил он, — кого из нас вы подозреваете? Вот я, например, значусь в вашем списке или нет?
Всей своей позой Робертс давал понять, что идея абсурдна, но глубоко под напускным спокойствием Флавия различила признаки тревоги. Однако после его замечания, которое он адресовал Флавии, видимо, с единственной целью вывести ее из себя, сильно разнервничался Миллер. И Флавии показалось, что он вот-вот упадет в обморок.
— А почему вы решили, что мы подозреваем кого-то из вашего комитета? — спросила она. — Я уверена, комиссар Боволо сообщил вам…
— Да-да, о своем сицилийце. Это, безусловно, успокаивает, даже если это полная чушь.
— Что навело вас на эту мысль?
— Луиза была американкой. Много лет прожила в Нью-Йорке и знала, как о себе позаботиться. Она была решительной и уверенной в себе женщиной и никогда бы не попалась вот так.
— Означает ли это, что вы вините кого-то из вашего комитета.
— Господи, конечно же, нет! — Робертс был шокирован таким грубым предположением. — У меня нет ни малейшей идеи, кто ее убил. Просто я считаю, что для преступления были гораздо более веские мотивы, чем ограбление.
— Которых у вас не было?
Робертс склонил голову.
— Которых у меня не было. И я должен добавить, насколько мне известно, не было ни у кого. А в моем случае все как раз наоборот. Я считал ее своей протеже. — Он улыбнулся. — Хотя Луиза была настолько гордым и самостоятельным человеком, что никогда бы не приняла такой подчиненной роли. Поэтому мы часто расходились во мнениях. И к сожалению, перед ее смертью не решили наших противоречий.
— Что она собой представляла?
— В каком смысле?
— Как искусствовед, как человек, как коллега? Ее любили? Обожали? Как вы считаете?
— Это зависит от того, кто о ней судит. — Сам не зная того, Робертс повторил, что сказал о нем самом Аргайл. — Что касается работы, она подавала огромные надежды.
И снова в его тоне прозвучала снисходительность к этой женщине почти сорока лет.
— Что касается меня, — продолжал он, — у меня не возникло причин пожалеть, что я рекомендовал ее в члены. Какое-то, пусть короткое время она была ученицей моего большого друга Жоржа Бралля. Одного этого было для меня достаточно.
Миллер тихонько фыркнул, и Флавия вопросительно на него посмотрела. Робертс тоже обернулся к своему коллеге, но в его взгляде проскользнуло неодобрение.
— Видите ли, — неохотно начал Миллер, неуверенный, что не превышает своих полномочий, и не в силах отойти от шока, который вызвало вступительное замечание патрона, — видите ли, это не совсем так. Она была со мной в Колумбийском университете и взяла год, чтобы съездить в Париж — денег у нее на это вполне хватало. Там занималась в классе Бралля, привезла его рекомендации, и этого было достаточно, чтобы устроиться на теперешнюю работу — обратно она не вернулась.