Комкор
Шрифт:
Как водится, сначала стал думать о правильности своих действий после того, как появился в заградотряде. А куда деваться? Если бы я себя не контролировал (а именно, перенесённый из прошлой реальности сленг и манеру поведения), то давно спалился бы как чуждый этому обществу элемент ещё во время обучения в военной Академии. Привычка анализировать действия и слова, произнесённые даже в запале, уже вошла в мою сущность — стала инстинктом, позволяющим выжить в любой ситуации, вот, как и теперь, в сверхидеологизированной этой реальности.
Я специально запудривал мозги сержанта информацией о том, что моя деятельность направляется лично товарищем Сталиным, и что мы действуем согласно указаниям, полученным от начальника Генштаба; что делать, как ещё внушить представителю НКВД мысль о безоговорочном подчинении обычному армейскому
В том, что Лыков поверит моим словам, я не сомневался — он же ушлый парень и наверняка в курсе слухов, ходивших по Белостокской области о том, что командир 7 ПТАБРа ставленник самого Сталина. В напичканном войсками, Белостокском выступе как в большой деревне — все командиры друг про друга всё знают или думают, что знают. С одной стороны это хорошо — труднее затесаться врагу в наши ряды, а с другой, способствовало быстрому распространению паники. Одно дело, когда слабость проявляет совсем незнакомый тебе командир и совершенно другое, когда этим человеком оказывается известная тебе личность. Паника и неверие в собственные силы могли зародиться и по причине тех случаев, когда люди, которых ты знал как мужественных и удачливых командиров, вдруг погибали от бомбы или снаряда тех, кто по канонам нашей пропаганды ждал только случая, чтобы встать под знамёна Ленина-Сталина для борьбы с мировым империализмом. Только почему-то, эти дети пролетариев и соотечественники Вильгельма Пика и Розы Люксенбург уничтожали своих классовых братьев. Крыша от этого несоответствия единственно верным идеям коммунизма и реальной жизнью у народа ехала, а тут ещё отцы командиры старались поскорее свалить подальше от всего этого кошмара. Ну и получался эффект домино — рухнула первая линия обороны, побежали все остальные; кому охота отдавать свою жизнь, когда рушится само представление о кумирах, идеях и мироздании в целом?
Явно, людям в такой момент требуется лидер, уверенный в своих силах, доказавший делом свою удачливость и знающий, что делать дальше. Я сам это чувствовал — была явная потребность опереться на сильную личность, как о какой-нибудь могучий ствол, а после этого можно и в драку с головой, забыв о ценности собственной жизни. Но, к сожалению, такие мощные фигуры вдруг куда-то испарились. Вот, маршал Кулик, например, вполне мог бы стать лидером, консолидирующим всю армию. Звание, всенародная известность, воля и храбрость, все, казалось бы, этому способствовало. Но, вознесённый на олимп, он всерьёз начал думать, что уникален и незаменим для всего народа как личность, поэтому, когда у него не получилось своими указаниями быстро нормализовать обстановку на фронте, мгновенно сдулся как мыльный пузырь и позорно бежал из грозящего захлопнуться котла.
Хотя Кулик, пожалуй, единственный маршал и заместитель наркома обороны, который хотя бы попытался лично принять участие в организации противодействия фашистскому вторжению. Остальные маршалы и многозвёздные генералы дальше окружных штабов (после начала войны, ставшими штабами фронтов) и носа не высунули. А если они под напором Хозяина и оказывались всё-таки в штабе Фронта, то это у них считалось — побывать на передовой. И ещё из своей прошлой реальности я помнил информацию из лекции Змия о том, что сам Сталин первые дни после вторжения Германии впал в прострацию, полностью ушёл в себя и практически не принимал никакого участия в управлении государством именно в это, трагическое для страны время. Великая страна пять дней была словно обезглавлена.
Но эту информацию знал только я, а остальные о таком, дискредитирующем вождя факте, даже и помыслить не могли. Это мне приходилось, воя от отчаянья, надеяться только на себя и на Бога, а у остальных были за спиной мудрый Сталин и великая партия. Но зато в моей голове было чёткое понимание того, что не имею я право на слабость, на обычный человеческий страх за свою жизнь, надежду на умного дядю, который придёт и исправит допущенные мной ошибки. Не придет, и судьба дала мне единственный шанс сделать всё, чтобы не повторился сценарий событий
Казалось бы, история сделала сдвиг в нужном направлении — самый ядовитый зуб у коричневого дракона вырван (уничтожен наиболее боеспособный, 47 моторизованный корпус немцев), но, чёрт возьми, события идут по тому же сценарию, тотальный разгром Красной Армии продолжается. Это мне стало ясно сразу, стоило только выехать на шоссе Белосток-Слоним. И даже не трупы людей и загромождавшая дорогу, разбомбленная техника, приводили меня к такому выводу, а вид стоявших на обочинах, брошенных танков, тракторов, с прицепленными к ним орудиями больших калибров — я даже видел две зенитные 85мм. пушки, находящиеся в транспортном состоянии, с ещё не расчехлёнными стволами. Было ясно, несмотря на достигнутый моей бригадой успех, фронт 10-й Армии разваливался; народ, побросав всё, что мешало улепётывать, закатив глаза от ужаса, с воплями 'спасайся, кто может', дружно ринулся на восток. Пока это были ещё первые ласточки, но, как мне теперь стало ясно, до большого коллапса оставались буквально часы. Сейчас малейшая ошибка или промедление командования Армии вызовут ещё большую волну паники, и народ, в основном, далеко не трусливый, сможет опомниться только где-нибудь, в районе Смоленска. Тогда мужики будут озадаченно чесать себе репу и думать: 'Как же так всё получилось, и где были мои мозги, что я пустил немцев в самую сердцевину России?'. Но так будут думать только те, кто сумеет добраться — основная же масса сгинет или, в лучшем случае, попадёт в плен к гитлеровцам. А в лагерях уже фашисты так прижмут, что долго в их 'клоповниках' не протянешь — уж кто-кто, а я знал по прошлой реальности их отношения к неарийцам. Плохой хозяин лучше относится к своим животным, чем эти хвалёные, цивилизованные европейцы к побеждённым.
Неожиданно мой мозг зацепился за слова, продолжавшего бубнить свой доклад Лыкова, и тут же все посторонние мысли куда-то испарились. Информация, подтверждающая печальные выводы, больно резанула по, и так уже оголённым, нервам. Наряд, дежуривший на дальнем броде, задержал человека, одетого в крестьянскую одежду и утверждающего, что он генерал-майор Зыбин — командир 36-й кавдивизии 6-го Кавалерийского корпуса. Слова этого человека подтверждали два его спутника, причём у одного из них были при себе и документы, и оружие.
Эта информация настолько меня заинтересовала, что я, прервав доклад Лыкова, спросил;
— Слушай, Сергей, а сейчас, где этот человек? Надеюсь, твои бойцы всё-таки задержали эту троицу, а не отпустили их, руководствуясь приказом маршала?
— Никак нет, товарищ подполковник, не отпустили! Хотя привели задержанного Зыбина уже после того, как маршал уехал, отдав столь странный приказ, но я посчитал, что этот генерал — какая-то мутная фигура и отправил его вместе со спутником, который не имел документов, под конвоем в штабную палатку. Там лейтенант Бедин с ними разбирается. Сержант Петров, который назвался водителем генерала (документы его слова подтверждают), направлен на сборный пункт. А вообще-то, Юрий Филиппович, раньше видел я Зыбина в генеральской форме, а второй человек, это его ординарец, и звание у него старший лейтенант. А с водителем Петровым я даже как-то раз беседовал, когда их Эмка стояла в ожидании окончания ремонта моста. Так что Зыбин не врёт, он действительно генерал-майор, но отпускать его нельзя. Сволочь он — бросил своих подчинённых и кинулся в бега. Такие, вот, и предают родину!
— Ладно, сержант, разберёмся…! Девятьсот два человека, говоришь, направили к Курочкину?
— Так точно! И это не считая легкораненых — они располагаются сейчас на территории сборного пункта, мы мобилизовали несколько врачей и медицинских сестёр, вот они сейчас и занимаются ранеными; сортируют, после этого тяжёлых мы отправляем в Слоним. Легкораненые проходят реабилитацию тут; медработники обрабатывают раны, перевязывают и после этого красноармейцы поступают в распоряжение младшего лейтенанта Анисимова. Его взводные сержанты, это нечто — кого хочешь, заставят родину любить; после нескольких часов общения с ними бойцы забывают про свои раны и мечтают только об одном — сходить в штыковую атаку и, хрен с ним, если даже в боевых порядках немцев движется бронетехника. Вот таких, можно сказать, выздоровевших, сейчас сто двадцать человек. Я недавно беседовал с некоторыми из них, все без исключения желают как можно быстрее оказаться на передовой.