Коммуналка: Добрые соседи
Шрифт:
Дива пожала плечами.
— Откуда мне знать? Мы просто ушли. Надеюсь, она ошибалась.
— Она ведь была не просто ведьмой, так?
— Пророчицей, — согласилась дива. — Это я потом узнала. Она умела видеть вероятности. И пользовалась этим.
Свят мысленно выругался.
Ладно, ведьму упустить, но пророчицу, ту, чей дар встречается куда реже, нежели дар самого Свята? Ей были бы рады и в Ленинграде, и в Москве. Ее бы приняли с почетом и уважением. Ведьмы любят уважение.
И золото.
И яркую жизнь, от которой Серафима Казимировна
— Мы долго бродили. Потом осели в одном городке, который в тылу… и там продержались два года. Затем переехали опять. И снова… и уже когда объявили, что война закончилась, то сюда отправились.
Дива погладила себя по плечу, словно успокаивая.
— Здесь… она устроилась при больнице. Санитаркой. Она могла бы и больше, но сказала, что не хочет, что устала от людей, правда, потом все равно помогать стала. Я понимаю. Нельзя не помогать, — бледные кулачки сжались. — Просто… невозможно. Мне. И ей тоже. Ее сразу приняли, когда поняли, какой дар. Жили мы сперва у одной старухи, платили ей. Потом в бараке, а там уже и комнату ей дали.
— Ей?
— Сперва ей. Потом и мне… когда я пошла в медицинские сестры.
Ее голос едва слышно дрогнул, и Свят подумал, что это неспроста, что не все-то так гладко с этой квартирой и комнатой. Что наверняка выделили ее, пусть и по веским основаниям, но не без посторонней помощи, за которую пришлось платить.
— Серафима Казимировна… она говорила, что видела многое, что верить никому не след. И подозреваю, она и мне-то до конца не доверяла… а характер у нее… — дива едва заметно улыбнулась. — Как-то пьяный Толичка, когда только-только здесь появился, а Ингвара еще не было, в комнате его жила вдова полковника с тремя детьми… в общем, Толичка решил, что он тут главный. Бузить стал… не так, чтобы совсем уж, чтобы драться, но песни пел, кричал всякое… мешал всем. А когда просили уняться, то еще больше кричал… Серафима Казимировна тоже сперва попросила. Он же ее обложил матерно…
— И как?
Улыбка стала шире.
— От выпивки отворотило… начисто… он сперва даже не понял, в чем дело… все пытался, а только нюхнет — и плохело ему. Так он нос зажал и стопку опрокинул. Его так вывернуло… как понял, кричать стал, что заявление напишет, что жаловаться будет и вообще нас в милицию сдаст, как врагов народа. А Серафима Казимировна ему и сказала, что если он еще в неурочный час рот откроет, то не только пить не сможет, но и кое-чего другого… отсохнет вместе с руками.
Свят только крякнул.
— Толичка и заткнулся. Потом еще приходил прощения просить. Торт принес. И цветы. И… о чем-то долго с Серафимой Казимировной беседовал. Я в коридоре сидела. Выставили. И потом меня уже Натаниэлла Генриховна к себе позвала, с Эвелиной играть, хотя мы никогда-то особо не играли, и вообще…
— Это…
— Бабушка Эвелины. Она… она была хорошей, — дива обняла себя. — И, пожалуй, единственной, кто понимал, что
Она тряхнула головой и поднялась.
Поправила платье.
Сцепила руки.
— Погодите, — Свят понял, что не желает, чтобы она уходила. И вовсе не потому, что ему необходима компания дивы. Ему просто необходима компания. Иначе…
…его война отличалась от той, которую видела эта девочка. А она, несмотря на рождение ребенка, так и осталась девочкой. Свят слышал, конечно, что долгоживущие и взрослеют куда медленней, хотя, может, и не в этом дело.
И…
Она просто стояла.
Смотрела.
Ждала.
И как ей было сказать, что если она уйдет, то Свят сам провалится в прошлое, а он не хочет. Он… пытался забыть, но и маг разума не способен на такое. Кого-то еще он бы заставил.
…заставлял.
А сам вот вынужден будет оказаться на опушке того безымянного леска подле безымянной деревни. Он вдохнет запах прелой хвои и разворошенной земли. Он увидит яму и людей, что стояли на краю ее. Он заставит себя поднять руку. И лейтенант, которого поставили командовать расстрелом, кивнет. Он, этот лейтенант, в отличие от Свята, сомнениями не маялся.
Он твердо знал, что дело его правое. А грязь? Какая война без грязи.
И Свят сделал вдох. И заставил себя попросить:
— Когда появились другие… все… кто первым?
— Первыми, пожалуй, Эвелина и ее бабушка, — вопрос диву не удивил, вот только она что-то да почуяла, уставилась своими глазищами, в которых теперь виделось Святу болото.
…обманчиво ровная трава, которая так и манит прогуляться.
Лай собак.
Бег.
И воздух, которого не хватает. Ноги вязнут. И слева Пашинский проваливается в топь, сразу и по грудь. Он с трудом сдерживается, чтобы не заорать. А собаки близко. И слышны уже не только они, но и голоса тех, кто идет по следу.
Попадаться нельзя.
— Когда мы появились здесь, они уже жили. И еще другие люди, но их я плохо запомнила. В первое время Серафима Казимировна вообще запрещала мне из комнаты выходить. А ее запирала… может, и не зря. Я только помню, что было очень душно. Людей здесь жило много. Куда больше, чем сейчас. Это потом уже расселять стали куда-то, а тогда… потом… потом появилась Тоня.
— Расскажите о ней.
— Что?
…не важно, лишь бы слушать, отодвигая тот миг, когда придется-таки встретиться с одиночеством и памятью.
— Что вы о ней думаете.
— Я? — дива несказанно удивилась.
— Вы. Какая она?
— Деловитая, — дива ответила не сразу. — Серьезная. Она учится на вечернем. Хочет пойти в педагоги и у нее выйдет. Я думаю. У нее много терпения. А чтобы быть педагогом, терпение необходимо. Пока она работает проводницей, но это не для нее.
— Почему?
— Тоня… ей нужен покой и стабильность, а не постоянная дорога.
— А ее жених?
Дива прикусила губу и задумалась уже надолго, но потом покачала головой.