Коммунизм и фашизм: братья или враги

Кара-Мурза Сергей Георгиевич

Разумеется, это обуздание удавалось не всегда. Энтузиазм молодежи, который преобладал на первом этапе движения, должен был позже смениться разочарованием. Италия, где фашизм продержался дольше всего, служит наилучшим примером этого, так как второе фашистское поколение уже было настроено критически. Молодые люди «поколения 1935 года» хотели вернуться к началу движения, к его активизму и борьбе против отчуждения, короче: воплотить в жизнь фашистскую утопию. До 1936 года молодежь составляла движение сопротивления внутри итальянского фашизма, веруя, что, действительно, «нет у революции конца», что фашизм может достичь таких пределов, когда все станет возможным⁴. Она была ближе по настроению к французскому фашизму Дриё Ла Рошеля и Робера Бразильяка, чем к фашизму, находившемуся у власти. Сходные симптомы можно отметить и в развитии нацизма, но в Германии СС удалось вобрать в себя дух активизма. Если бы не война, Гитлер, возможно, имел бы неприятности с СС, где меньше занимались идеологией, а воспитывали силу воли, которая проявлялась в голом насилии и жестокостях. Но за исключением Италии фашизм нигде не имел возможность состариться; с учетом всех составляющих революции, легко представить себе, что это движение со временем пережило бы серьезный кризис.

Фашизм был молодым движением не только в том смысле, что он просуществовал недолго: его сторонниками были молодые люди. Бунт «конца века» был бунтом молодежи против общества, а также против родителей и школы. Эта молодежь мечтала придать обществу новый смысл, а не внести в него «душевный хаос». Это были молодые люди из буржуазных кругов, и на протяжении многих поколений их интересы направлялись, главным образом, на национальное единство, а не на социальные и экономические изменения: они не видели их необходимости. Поэтому они были готовы к тому, чтобы их мятежные устремления направили в национальные каналы, на пользу общества, которое в их глазах было «общностью душ», а не искусственным образованием. Именно эта молодежь поставляла кадры для «фаши» и СА, Железной Гвардии и бельгийских рексистов. Вернувшись с войны, они хотели сохранить окопное товарищество. Фашизм дал им такую возможность. Здесь следует констатировать, что фашисты образовывали новые, не бюрократизированные группировки и, благодаря своему устремлению в «бесконечность» были динамичней соперничающих политических партий. И фашистские вожди были молоды: Муссолини было 39 лет, когда он возглавил правительство, Гитлеру 44, когда его назначили рейхсканцлером. Леону Дегрелю было немногим более тридцати, Примо де Ривера и Кодряну не было и тридцати.

Молодость символизировала энергию; к этому добавлялась идеология. Фашистские герои и мученики умерли слишком рано, чтобы попасть в пантеон, и символические изображения молодых людей выражали идеальный тип в художественной форме. Гитлер любил быструю езду на автомобиле и полеты, Муссолини любил свой мотоцикл, но, когда они говорили о развитии, оба они подчеркивали незыблемость основ общества. И, стараясь привлечь к себе буржуазию, они обращались, по сути, только к старшему поколению, которое никогда не понимало устремления молодежи.

Традиционализм фашистского движения соответствовал основным буржуазным предрассудкам. Когда нацисты в 1933 году жгли книги, Ганс Науман заявил в своей речи, что, чем больше книг сожгут, тем лучше. Но закончил он свою речь восхвалением традиционных семейных связей и народного единства. О таком же традиционализме думал и Джузеппе Боттаи, когда он требовал «духовного обновления», а Жан Дени, ведущий рексист, считал, что без моральной революции вообще невозможна никакая революция⁵. Некоторые виды фашизма связывали моральную революцию с традиционным христианством, например, бельгийские рексисты и румынская Железная Гвардия. Нацисты заменили религию расизмом, но этика у них была общей с остальной буржуазией.

Революция молодежи, мужественного активизма, закончилась как революция «духа». Возобладала идеология. Общее мировоззрение сплачивает нацию, и оно должно быть воплощено в жизнь. Мировоззрение восстанавливает достоинство отдельного человека, потому что оно объединяет его с теми его современниками, чьи души функционируют аналогичным образом, потому что все они — части народа, расы или нации.

Речь здесь идет об органическом мировоззрении. Оно призвано понять человека в целом и тем самым покончить с его отчуждением. К такому взгляду на человека и его место в мире относится и принципиально новое определение политики. «Политика, — писал итальянский фашист Боттаи, — это позиция по отношению к самой жизни»⁶. Дословное повторение этого тезиса можно найти и а национал-социалистической литературе. Вождь Железной Гвардии Хориа Сима резюмировал: «Мы должны прекратить отделять духовного человека от политического. Вся история — не что иное, как комментарий к духовной жизни»⁷. Упор на этом означал, что на передний план выдвигалось культурное выражение истинной общности как символ нового общества. То внимание, которое национал-социалисты уделяли искусству и литературе, не было единичным явлением, так как для вождя фламандского фашизма Йориса ван Северена культура была основой единства и координации. Типично, что ван Северен добавлял к этому, что предпосылка любой культуры — наличие традиции⁸.

Упор на органическое единство творческого национального сообщества призван был преодолеть не только политические разногласия, но и классовые различия. Жорж Валуа, основатель французского фашизма, напоминал о том, как он еще до Первой мировой войны описывал разницу между его и марксистскими воззрениями. Марксизм делал ставку лишь на один класс, а он хотел использовать для нового общества и силу буржуазии⁹. Это заявление Валуа было пророческим, так как фашизм не только использовал силу буржуазии, но и действительно превратился в движение, произведенная которым духовная революция, ставка на органического человека, связанного со своей землей, совпадали с пожеланиями буржуазии, по крайней мере, в большинстве западных стран. Примечательно, что бесклассовое общество всегда рассматривалось как иерархическое.

Фашизм верил в иерархию, но не в форме классов, а в форме служения народу или нации, воплощенного в вожде. Западным (но не немецким) фашизмом был заимствован идеал объединенного государства без парламента с его враждующими политическими партиями, а с рабочими и предпринимателями, которые сидят за одним столом, правда, не как равноправные стороны: в данном случае предприниматель — «вождь». Хотя есть обширная фашистская литература о господстве, она, в конечном счете, второсортная. Если все люди одного народа обладают одним мифом, одной душой, то их участие в правлении может символизироваться одной лишь фигурой вождя, который воплощает общую суть всех этих людей в своей деятельности, в своей «героической воле».

Фашизм действительно ставил своей целью социальную справедливость, но хотел достичь ее через нацию, через народ, а не через равноправие. Путь в политическую и социальную иерархию был открыт всем, кто хотел служить народу или нации. Но это означало конфликт со старыми господствующими кругами и замену старых людей новыми. Экономическая иерархия тоже была сохранена, но и в нее был внесен момент социальной справедливости: Муссолини разработал для этой цели свое рабочее законодательство, и фашисты в других странах приняли аналогичные законы. Фашизм предлагал свой «лучший из миров»: порядок и иерархия сохранялись, частная собственность тоже, и тем не менее проявлялась забота о социальной справедливости. Это опять-таки означало господство идеологии: окончание духовного отчуждения как основа улучшения экономических отношений.

Все эти нельзя отбросить как непоследовательное или непривлекательное для рабочих. Напомним, что некоторые фашистские течения действительно — и с успехом — делали попытки опереться на рабочих и крестьян, а не на буржуазию. Это относится особенно к тем странам, где рабочий класс и крестьянство еще не были заражены марксизмом. Примеры этого на Западе — Испания и Аргентина; то же можно сказать о Железной Гвардии и о венгерском рабочем движении. Разумеется, буржуазия в этих странах не была столь сильна, как в других, но, если мы хотим объяснить привлекательность фашизма для рабочего класса, к этому добавляется еще один важный фактор. Впервые здесь возникло движение, которое старалось привлечь эти части общества к участию в политике. В слаборазвитых странах упор на окончание отчуждения, на веру в органическое общество давал свои плоды, так как рабочие и крестьяне были полностью исключены из общества, так что чисто экономические соображения играли лишь второстепенную роль.

Экономике фашисты действительно уделяли меньше всего внимания. Хосе Антонио Примо де Ривера, основатель испанской Фаланги, получившей очень большую поддержку в низших слоях, был убежден, что народом еще никогда не правил никто, кроме поэтов, а бельгийский фашист Леон Дегрель называл Гитлера, Муссолини и Кодряну «поэтами революций». Преобладала мифическая стороны идеологии, «магия»; фашистская революция должна была признать «приоритет духовного»¹⁰. Важен был не контроль над средствами производства, а только «новый человек», о котором говорили все фашисты. Снова он создавался человеческими руками и не только не осознавал свой прообраз, но и не понимал тех людей, которые следовали тому же прообразу. Его действия заключались в том, что он не боялся участвовать в революции, благодаря которой общество будет преобразовано согласно его пожеланиям. Эти пожелания ориентировались на единство с группой, на возрождение добродетелей, подавляемых в современном мире. Гитлер постоянно подчеркивал: человек, имеющий мировоззрение, не должен бояться утверждать его как истину. Если он принадлежит к обществу, он должен дать волю в общем деле своим творческим инстинктам, своей воле к власти. Успех означает, что вся нация приняла участие в этих творческих усилиях и обновилась. Искусство, литература и культура вообще имели большее значение, чем экономическое благосостояние. Фашизм был революцией, которая выражалась в культурных, а не в экономических формулах.