Комната Джейкоба
Шрифт:
— А, Джейкоб Фландерс! — осенило его.
Но до чего высокий, до чего погруженный в себя, до чего красивый молодой человек.
«Я подарил ему Байрона», — пробормотал Эндрю Флойд и направился к Джейкобу, когда тот стал переходить улицу, но как-то заколебался, замешкался и упустил возможность.
Еще одна процессия, на сей раз без знамен, загораживала Лонг-Акр. Кареты с важными дамами в аметистах и господами с пятнышками гвоздик, застрявшие экипажи и автомобили разворачивались и ехали в другую сторону, туда, куда брели утомленные люди в белых жилетах, направляющиеся домой, к скверам и бильярдным Патни и Уимблдона.
Две шарманки играли у края тротуара, и лошади, выходящие от Олдриджа [34] , с белыми наклейками на крупах, рванулись через дорогу, но их ловко оттянули назад.
Миссис Даррант, сидевшая в автомобиле рядом с мистером Уэртли, нервничала, что они пропустят увертюру.
Но мистер Уэртли, всегда галантный, ни разу в жизни не опоздавший к увертюре, застегнул перчатки и сделал комплимент мисс Кларе.
— Жалко проводить такой вечер в театре! — сказала миссис Даррант, увидев, как пылают окна в домах каретников на Лонг-Акре.
34
«Конный рынок Олдриджа» — место, где с конца XVIII до начала XX в. продавали лошадей и давали напрокат экипажи.
— А представьте себе ваши вересковые пустоши! — обратился к Кларе мистер Уэртли.
— Да, но Кларе здесь нравится больше, — рассмеялась миссис Даррант.
— Я не знаю, правда… — сказала Клара, глядя на пылающие стекла. Она вздрогнула.
Она увидела Джейкоба.
— Кто там? — резко спросила миссис Даррант, подавшись вперед.
Но она никого не увидела.
У сводчатого входа в Оперу все лица — крупные и худые, напудренные и бородатые — одинаково пламенели в лучах заката; и, приходя в возбуждение от огромных люстр с тусклым нежно-желтым светом, от топота ног, от алого цвета и нарядной толпы, некоторые дамы на секунду заглядывали в окна ближайших домов, откуда шел пар и высовывались женщины с распущенными волосами и девушки… и дети… — в длинных зеркалах отражались застывшие фигуры дам, но надо было уже идти, нельзя же загораживать проход.
Кларины вересковые пустоши в самом деле были прекрасны. Финикийцы спали под грудами серых камней; трубы старых шахт врезались в небо; первые мотыльки, садясь на колокольчики, сливались с ними; слышно было, как далеко внизу на дороге скрипят колеса телеги и море словно всасывает что-то и вздыхает — нежно, настойчиво, вечно.
Заслонив глаза рукой, миссис Паско стояла в огороде, где росла капуста, и глядела на море. Два парохода и парусник прошли навстречу друг другу и разошлись в стороны; чайки в заливе садились на бревно, взмывали вверх и опять опускались на бревно, а другие качалась на волнах или стояли у кромки воды, пока луна не отбелила все добела.
Миссис Паско давно ушла в дом.
Но на колоннах Парфенона еще лежал красный отсвет, и гречанки, которые вязали чулки, иногда подзывая детей, чтобы поискать у них в волосах, были веселы, как береговые ласточки в жаркий день, ссорились, ругались, кормили грудью младенцев, пока, наконец, корабли в Пирее не выстрелили из пушек.
Звук сперва распространялся ровно, а затем судорожными взрывами стал пробиваться в проливах между островами.
Темнота падает на Грецию как нож.
— Пушки? — спросила Бетти Фландерс спросонья, вылезая из постели и подходя к окну, окаймленному темными листьями.
«Не может быть на таком расстоянии, — подумала она. — Это море».
Снова она услышала глухой звук вдалеке, как будто женщины во тьме выбивали огромные ковры. Морти пропал без вести; Сибрук умер; сыновья ее сражались за родину. Но как там цыплята? Кто-то, кажется, ходит внизу? Опять у Ребекки зуб болит? Нет. Это женщины во тьме выбивают огромные ковры. На насесте тихо шевелились куры.
XIV
«Все оставил как было, — изумлялся Бонами. — Ничего не разобрал. Письма валяются повсюду, читайте кто хочет. На что он рассчитывал? Неужели думал, что вернется?» — размышлял он, стоя посредине комнаты Джейкоба.
У восемнадцатого века есть какое-то особое благородство. Эти дома были построены лет полтораста назад. Комнаты приятной формы, высокие потолки, над дверью роза или баранья голова, вырезанные из дерева. Даже панели, покрашенные в малиновый цвет, выглядят благородно.
Бонами подобрал счет за охотничий хлыст.
— Этот, кажется, оплачен, — сказал он.
Лежали письма Сандры.
Миссис Даррант устраивала поездку в Гринвич.
Леди Роксбиер надеялась иметь удовольствие…
Воздух в пустой комнате неподвижен, лишь чуть надувает занавеску, цветы в кувшине подрагивают. Скрипит перекладина в плетеном кресле, хотя там никто не сидит.
Бонами подошел к окну. Почтовый фургон заворачивал за угол. На углу около Мюди застряли омнибусы. Стучали моторы, и возчики жали на тормоза, круто вздыбливая лошадей. Резкий несчастный голос выкрикивал что-то неразборчивое. И вдруг словно взметнулись все листья.
— Джейкоб! Джейкоб! — закричал Бонами, стоя у окна. Листья снова опустились.
— Всюду такой беспорядок! — воскликнула Бетти Фландерс, распахивая дверь спальни.
Бонами отвернулся от окна.
— Что мне делать с этим, мистер Бонами?
Она держала в руках старые ботинки Джейкоба.