Комната с призраком

Скотт Вальтер

Давно было замечено некоторыми великими умами, что наиболее бурные чувства в то же время являются и наиболее короткими по своей продолжительности. Минули недели, неспешно потекли друг за другом месяцы, и рыцарь, дотоле с рыданиями припадавший к могиле любимой жены, почувствовал, что бремя скорби становится все легче; за короткое время он совсем оправился от постигшего его несчастья и стал лелеять в глубине души желание восполнить свою потерю. Жребий его выбора пал на одну сумасбродную красотку, полную противоположность благородной Матильде. И вскоре сложившийся уклад жизни всего дома принял иную форму. Новую госпожу восхищали пышность и блеск; ее запросы и траты не знали границ; каждый день новые платья, роскошные пиры и званые обеды, вечеринки, пирушки и так без конца. В этом она знала толк, умела себя показать, умела приструнить прислугу; ее плодородное чрево наводнило дом многочисленным потомством. Дочери от первого брака не принимались ею во внимание и очень скоро были удалены с ее глаз и из мыслей. Старших она отправила в католический пансион в Германии, а младшую задвинула в дальний конец дома, в какой-то угол, где никогда не бывала и потому не могла ее видеть, поручив следить за девочкой старой няньке. Хозяйством же заниматься она была совсем неспособна и не расположена, хотя деньги ей требовались, и с каждым годом все больше, так как росли прихоти и капризы. Доходы семьи, зависящие только от удачливости Зигфрида в его походах стали несоизмеримы с ее расточительством, и Зигфрид был вынужден воспользоваться своей аристократической привилегией в полной мере. Но и эти крайние меры не могли удовлетворить алчность его супруги, поэтому ей иногда, а с каждым годом все чаще, приходилось забираться в сундуки своей предшественницы. Найденные дорогие одежды и богатые ткани, над которыми столько слез проливала когда-то Матильда, теперь обменивались новой хозяйкой на более дешевые с выплатой разницы или же закладывались еврею. Случилось однажды в домашнем хозяйстве великая нужда, весь дом был перевернут вверх дном в поисках денег и дорогих вещей, которые можно было продать или заложить; все сундуки были выпотрошены, все ящики и ящички перевернуты. Тогда вздумалось госпоже поискать там, куда заглядывать ей еще не доводилось, — в тех углах и пыльных комнатках, где обитала бедная маленькая сиротка. Среди старого полуразрушенного хлама она натолкнулась на запертый ящичек в ветхом, скрипучем секретере. К великой радости, среди бумаг и мелких ненужных предметов попался ей на глаза ларец, бережно хранимый для своих дочерей покойной Матильдой. Алчные глаза хищницы пожирали поблескивающие кольца, усыпанные брильянтами, серьги, браслеты, ожерелья, медальоны и россыпи мелких безделушек. Тут же она принялась составлять список всего содержимого, разглядывая предмет за предметом и подсчитывая в уме, сколько можно выручить денег за всю эту гору драгоценностей неожиданно свалившегося на нее наследства. В ларце она нашла и фальшивый орех, который вначале приняла за футляр от какой-нибудь дорогой вещицы, и попыталась отвернуть верхнюю половинку ореха, но дерево от сырости разбухло и не поддавалось, тогда она покачала его в руке и, найдя его слишком легким, швырнула в окно, словно какой-нибудь никчемный хлам.

Юная Матильда в это время играла на лужайке прямо под окном. Завидя катящийся шарик, она с пылом детского нетерпения завладела новой для себя игрушкой; ничуть не меньше обрадовалась она безыскусной находке, чем драгоценностям — ее приемная мать. Игрушка забавляла ее несколько дней; она была так увлечена ею, что даже не выпускала ее из рук. Однажды случилась сильная жара, и нянька отвела девочку в прохладу тенистой расселины; наигравшись любимым шариком, Матильда попросила у нее сладкого кекса; но кормилица, как назло, на этот раз забыла положить его в корзину и, чтобы не возвращаться назад и не тащиться по такой жаре, рассудила набрать в лесу для девочки горсть ежевики и с тем и ушла в лес; а Матильда, оставшись одна, принялась подбрасывать свой шарик, бегая за ним и роняя его на землю. Случайно она подкинула его сильнее обычного, и орех, упав в воду, обрызгал ее; и тут перед нею, словно по волшебству, появилась женщина — светлая, подобно утреннему рассвету, прекрасная, как ангел, и нежная, словно лепесток лилии. От неожиданности девочка задрожала: ей показалось, будто это ее приемная мать, от которой она ничего хорошего не видела, кроме побоев и криков. Но нимфа заговорила с ней настолько ласково, что девочка сразу же успокоилась. «Не бойся, мое дитя, я твоя крестная, подойди ко мне; взгляни, вот твоя игрушка, я принесла тебе ее». Вид любимой игрушки соблазнил девочку, и она доверчиво подошла к женщине. Нимфа подняла ее на руки, нежно прижала к своей груди, поцеловала в лоб и оросила ее лицо слезами. «Бедная сиротка, — сказала она. — Я обещала твоей матери любить и заботиться о тебе, и я сдержу свое слово. Приходи к своей крестной почаще, я буду рассказывать тебе сказки, каких ты еще не слышала. Ты всегда найдешь меня здесь, стоит только тебе бросить камешек в воду. Береги этот орешек, никогда не играй с ним, чтобы не потерять: наступит время — и он поможет тебе. Когда ты вырастешь и станешь постарше, я расскажу тебе о нем удивительные истории, а сейчас ты все равно не поймешь меня». На прощание она дала девочке материнский совет, подходящий ее нежному возрасту, и превыше всего заповедала хранить тайну; и когда кормилица возвратилась, ее уже не было.

Матильда росла нежной и умной девочкой; у нее хватило ума, чтобы не проговориться няньке о своей крестной; а по возвращении домой она попросила у нее иголку с ниткой и зашила орех в подол своего платьица. Каждый час, день за днем, думала она о прекрасной крестной и мечтала ее увидеть; стоило только ветру разогнать тучи и ласковому солнышку улыбнуться в ее окно, как тут же Матильда бежала к няньке и горячо просила ее пойти погулять в буковой аллее. Ее заботливая опекунша ни в чем не могла отказать ласковой девочке, казалось, она даже переняла от нее страсть к прогулкам в любимом месте уединения ее покойной матери и всегда была рада исполнить ее желание. У источника же Матильда затевала с ней какую-нибудь игру и непременно находила предлог, чтобы услать куда-нибудь, и затем, даже не дожидаясь, когда спина доверчивой старушки скроется из виду, бросала в воду камешек, который приводил ее в объятия милой крестной.

Минуло несколько лет, и из девочки Матильда превратилась в прелестную девушку: в один прекрасный день очарование юной Матильды расцвело подобно бутону розы, который вдруг раскрывается тысячей благоухающих лепестков и со скромным достоинством царственного величия возвышается среди многоцветия полевых трав. Увы! Она цвела даже не в поле, а в огороженном стенами замка палисаднике, среди замковой прислуги, никем не замеченная и не узнанная. Никогда еще не доводилось ей бывать на пышных балах своей приемной матери и танцевать с кавалерами; одиноко сидела она в своей комнатке и занималась рукоделием, а на закате дня находила утешение в обществе любимой крестной, ничуть не жалея о тех шумных удовольствиях, которых была лишена.

Однажды прекрасная нимфа глубоко растрогала ее сердце: она с такой нежностью обняла Матильду, с такой грустью во взоре склонилась ей на плечо и обнаружила столько печальной любви, что юная леди не смогла удержать слез сострадания и пролила их на руки крестной, когда целовала их. При этом выражении чувств юной воспитанницы наяда выказала еще большее отчаяние. «Увы! Дитя мое, — сказала она скорбным голосом. — Ты плачешь и не знаешь причину своих слез; они — зловещее предзнаменование твоей судьбы. Горестная перемена ожидает тебя. Не успеет косец заточить косу и западный ветер просвистеть над жнивьем, как замок твоего отца пожрет жадный огонь и не будет спасения. Знай: наступит час сумерек, когда девушки-служанки пойдут за свежей водой и принесут в руках пустые кувшины — вспомни мои слова: близка беда. Береги мой подарок как зеницу ока; волшебная сила заключена в нем, исполнит он три твоих желания, но не торопись загадывать их без надобности. Прощаюсь с тобой, дорогая моя, не суждено более нам встретиться на этом месте». Потом нимфа рассказала о других магических свойствах ореха, которые могли когда-нибудь пригодиться Матильде, но вскоре слезы и рыдания заглушили ее нежный голос, и она исчезла. Однажды вечером, когда уже близился сезон жатвы, служанки, вышедшие за крепостную стену набрать свежей воды, прибежали назад испуганные и бледные; их кувшины были пусты, а сами они дрожали как в лихорадке.

«Там леди в белых одеждах сидит, — наперебой говорили они, — в безумной печали руки ломает себе и жалобный стон издает». Не испугались воины Зигфрида зловещего предзнаменования; лишь кривые ухмылки да смех были ответом бабьему вздору. Любопытство, однако, заставило некоторых пойти и проверить, не было ли то пустой болтовней; но, к своему ужасу, они убедились в обратном, и когда, набравшись отваги, решились приблизиться к призраку, тот бесследно исчез. Много домыслов и догадок вызвало жуткое видение среди обитателей замка, но ни одно не могло объяснить причину его появления; лишь Матильда знала всю правду, но крепко держала взятое слово; удрученная, удалилась она в свою комнатку и там предалась пугающим мыслям.

К тому времени положение Зигфрида становилось все более шатким. Подчинившись капризам жены и утратив волю, преступил он роковую для рыцаря грань, за которой зияет стремнина падения. Не было уж сил у него, чтобы потворствовать всем прихотям мотовки жены: ни разбои, ни грабежи не могли удовлетворить ненасытное чрево. Когда не случалось ему быть в походе или подстерегать на больших дорогах беззащитных путников, она зазывала на пир бесчисленные толпы своих поклонников, разгульных обжор и развратных пьяниц, и принуждала его к попойкам; а когда недостаток в деньгах или провизии не позволял задать очередную пирушку, он собирал свое войско и спешил в поход, чтобы фургоны Якоба Фоггера или богатые караваны венецианцев покрыли досадную нехватку. Оскорбленный постоянным хищничеством и наглостью Зигфрида, генеральный конгресс Союза вольных городов Швабии принял решение расправиться с ним, и все протесты и увещевания со стороны сочувствующих Зигфриду аристократов не смогли возыметь своего действия. Не успел он еще поверить в серьезность их намерений, как знамена конфедератов появились перед воротами его замка, и ему ничего не оставалось, как подороже продать свою жизнь. Первый залп тяжелых орудий разнес вдребезги бастионы; вослед натянули тетиву арбалетчики, и тучи каленых стрел взвились над стенами замка. Увы, стоило лишь ангелу-хранителю, оберегающему Зигфрида, чуть споткнуться, как выпущенная в ту же секунду роковая стрела насквозь пронзила его забрало и глубоко впилась ему в голову. Свет померк в очах у Зигфрида; великое смятение пало на его войско; лишившись своего сеньора, малодушные выбросили белый флаг, но те, кто был смел и отважен, сорвали его и приняли бой; видя разлад и раздор, приободрился враг и, улучив минуту, пошел на штурм. Отряды конфедератов, преодолев глубокий ров, опоясывающий замок, и вскарабкавшись на стены, огнем и мечом проложили дорогу себе к главным воротам замка; и когда мост был опущен и ворота открыты, озверевшие толпы хлынули в крепость, сражая каждого, кто был еще жив; и настолько они были преисполнены ненависти к разбойному дворянству, что не пощадили ни сумасбродную жену рыцаря, виновницу бедствия, ни ее беззащитных детей. Замок же был разграблен, предан огню и стерт с лица земли, так что от него не осталось камня на камне.

Во время жестокой осады Матильда заперлась у себя в комнатке, находившейся под самой крышей, и, как могла, забаррикадировала дверь. Потом заняла место у оконца, чтобы наблюдать за ходом сражения; и, к своему ужасу, нашла, что никакие засовы и замк и не оградят ее от неизбежной погибели. Тогда накинула она на свои плечи платок, взяла волшебный орех и три раза покрутила его на ладони, повторяя заклинание, которому научила ее крестная.

Ночь позади, день впереди; Никто не стоит на моем пути.

Уверенная в своей безопасности, она поспешила спуститься и прошла незамеченной по полю брани. С тяжелым сердцем оставляла она отеческий дом, при виде которого ее наполняла безысходная тоска; кругом царило опустошение, лилась кровь; и она поспешила миновать ужасные сцены насилия и бежала до тех пор, пока ее хрупкие ножки не отказались служить ей более. Ночь наступила так же неожиданно, как и охватившая ее слабость; и она была вынуждена найти себе приют у корней дуба, который одиноко стоял посреди вересковой пустоши. Как только она прилегла на холодную землю, слезы неудержимо полились из ее глаз, и не было у бедняжки сил остановить их. Она повернула голову, чтобы бросить прощальный взгляд в сторону замка и сказать последние слова благодарности дому, где протекли годы ее юности, но только устремила свой взор к милому месту, увидала повсюду на небесах кровавые сполохи пламени — печальный знак, что поместье ее предков стало добычей огня. С глубоким стоном отвела она глаза свои от ужасного зрелища, желая всем сердцем, чтобы поскорее наступил час, когда блеск звезд покроет утренний туман и рассвет забрезжит на востоке. Перед самым восходом солнца крупными слезами пала на траву роса, и она продолжила свое странствие. Рано поутру она пришла в деревню, принадлежащую ее отцу, и нашла там приют в семье доброй многодетной женщины, которая предложила ей подкрепить свои силы ломтем хлеба и кринкой молока. У этой женщины она обменяла свое господское платье на более бедное платье ее дочери и спустя некоторое время присоединилась к обозу, перевозившему скобяные изделия в Аугсбург. В том жалком положении, в котором она оказалась, она не смогла придумать для себя ничего лучшего, как найти место прислуги в каком-нибудь богатом доме, однако время было самое неподходящее, и долго еще она скиталась без своего угла и куска хлеба.

Конрад, граф Швабек, рыцарь ордена тамплиеров, канцлер и поборник епархии Аугсбург, зимы обычно проводил в собственном дворце в центре Аугсбурга. Во время его отсутствия во дворце хозяйничала хлопотливая Гертруда. Подобно другим достойным представительницам ее звания, Гертруда питала простительную слабость к скандалам и головомойкам, которые она ежедневно учиняла многочисленной дворцовой прислуге. Это ее пристрастие пользовалось в городе большей известностью, чем ее добродетель, благодаря которой многие жертвовали своей работой и лишь немногие выносили ее присутствие на короткое время. Куда бы она ни направлялась, где бы ни была, она поднимала такой невообразимый скандал, что девушки бежали звука ее ключей с таким же страхом, как дети от привидений. Кастрюли и головы претерпевали одинаковую участь из-за странной прихоти ее сварливого характера; когда же под ее рукой не оказывалось необходимого снаряда, его заменяла тяжелая связка ключей, которыми она играючи прохаживалась по спинам и плечам, творя суд над правыми и виноватыми. Если кто в городе рассказывал о какой-либо сварливой или плохо воспитанной женщине, то никто не упускал случая заметить: «Она так же дурна, как Гертруда, экономка у графа Конрада». Однажды она настолько рассвирепела в своем рвении угодить графу, что вся прислуга, словно сговорившись, разбежалась кто куда; в тот час случилось Матильде проходить мимо ее роскошного дома; увидев богатые украшения и причудливую лепнину стен, остановилась она в восхищении и, немного поразмыслив, решилась постучать в дверь, чтобы спросить для себя работы. Теперь она уже не была красивой и стройной девушкой: на ее спине возвышался уродливый горб, который она привязала к своему плечу; некогда нежная кожа стала смуглой и шершавой, как у цыганки, оттого что она натерла ее грецким орехом, а ее прелестные золотисто-каштановые волосы были тщательно скрыты под большой простонародной шапкой. Свирепая матрона, услышав позвякивание дверного колокольца, с любопытством просунулась в окно и раньше, чем разглядела в дверях одинокую фигурку, набросилась на нее: «А ну, проваливай отсюда; да таким девкам, как ты, я и кость не подам; твое место в тюрьме, шаромыжница!» — и скрылась, с шумом захлопнув окно, но Матильду теперь не так легко было напугать. Она звонила до тех пор, пока голова мегеры во второй раз не высунулась на улицу; и не успела Гертруда раскрыть свою беззубую пасть, чтобы излить на нее помои самых грязных ругательств, как Матильда уже рассказала ей о своей надобности. «Кто ты, откуда идешь и что умеешь делать?» — раздался скрипучий голос сверху; на что цыганка ей отвечала: