Комната с призраком
Шрифт:
Однажды вечером Реджинальд со своей молодой супругой гуляли неподалеку от замка, когда вдруг его речь сбилась и стала невнятной. Глубокая задумчивость легла на его черты. Солнце садилось и уже окрасило багрянцем верхушки деревьев. Они повернули обратно, минуя церковь, через кладбище, на котором покоился прах графини. Реджинальд присел с Марселией перед надгробным камнем матери и, в раздумье сорвав несколько диких цветков, воскликнул:
— Любимая, не хочешь ли ты соединиться с моей матерью? Она ушла в благочестивый край — страну любви и солнечного света! Если в этом мире мы так счастливы, то какое блаженство должно ожидать нас у порога в следующий мир? Милая, давай оставим постылую землю и устремимся вкушать райскую жизнь. Вот увидишь, как обрадуется моя мать нашей встрече!
Когда
Тем временем солнце погрузилось во мрак ночи. На небосклоне засияли яркие звезды. Вспыхнула среди них и та, на западной стороне, звезда судьбы рода Ди Венони; увидал ее в ужасе Реджинальд и рукой указал Марселии:
— Смотри! В блеске этой звезды — наша смерть! Близок час кончины нашего рода!
В этот момент мрачные развалины башни Радштейн встали перед ними. Полная луна облила камень холодным мерцающим светом.
— Кровь в башне взывает ко мне! — вскричал безумец. — Мне суждено утолить ее жажду.
Слезы заструились по его щекам.
— Гони страх пред собою, Марселия, твой Реджинальд не причинит тебе горя; он может стать жертвой, но никогда не будет злодеем! — С этими словами он вошел в дом и рухнул в беспамятстве на постель.
Небеса просветлели, и утро спустилось на землю. Приход дня возобновил страдания Реджинальда. Природа будто почуяла его смятение и взвыла. Ветер гнул ели и рвал у осин листья. С заходом солнца Реджинальд пропал, и никто не знал, когда он вернется. Но, когда Марселия сидела грустная одна в сумерках ночи и на арфе играла нежную венецианскую мелодию, двери распахнулись, и Реджинальд влетел в комнату. Глаза его были воспалены; тело сотрясала нервная дрожь.
— Это не сон! — вскричал он. — Я видел ее… Она грозила и укоряла меня: зачем мы не спешим к ней.
— Дорогой, о ком ты? — спросила Марселия, встревоженная его видом.
— Я видел мою мать, — ответил безумец. — Послушай, я расскажу тебе ужасную историю. Когда я бродил по лесу, ко мне с небес спустилась сильфида и приняла облик моей матери. Я бросился к ней, чтобы обнять ее, но она удержала меня, напомнив о мудреце, который некогда открыл мне тайну моей судьбы. Вдруг жуткие крики раздались в чаще, и сильфида приняла образ демона. Она вытянула уродливую голову к верхушкам высоких елей и, злобно захохотав, указала на тебя; да, на тебя, моя Марселия. С яростью она потащила тебя ко мне и бросила к ногам. Я наклонился и убил тебя; глухие стоны потонули в вое полуночной бури, и наводящий ужас гнусавый голос колдуна-астролога загудел, как из мрачного подземелья: «Предначертанное свершилось, и жертва с честью может удалиться!» Потом светлая часть небес покрылась мраком, и дымящиеся потоки крови хлынули из свинцовых туч. Западная звезда лопнула с чудовищным грохотом, выбросив из себя тысячи огненных брызг, и с шипением погасла, разнося смрад и дым. Снова моя мать появилась передо мной и снова умоляла меня идти за ней.
Безумец умолк и выбежал из комнаты. Марселия кинулась за ним и нашла его в библиотеке. Он сидел, обхватив голову руками, и губы его что-то страстно шептали.
Марселия нежно взяла его за руку и вывела на свежий воздух. Они бродили, не замечая надвигающейся бури, пока не обнаружили себя у подножия башни Радштейн. Внезапно безумец замер: жуткая мысль вспыхнула в его помутившемся рассудке. Он с нечеловеческой силой схватил хрупкую Марселию, поднял на руки и бросился с ней в комнату астролога. Напрасно она звала на помощь, взывая к его жалости:
— Дорогой Реджинальд, я — Марселия, ты обещал не причинять мне страданий.
Он слышал звуки ее голоса, но не понимал слов. Одна лишь мысль заставляла его мчаться по шатким ступеням; и ничто теперь не могло его остановить. Наконец он достиг комнаты смерти. Вдруг с его лица схлынули черты безумия. Он подошел к окну и уставился в небо, стараясь взглядом пронзить мрачную пелену туч. Как тени, мимо его головы проносились свинцовые тучи, и глухие раскаты грома разрывали пространство в пугающей близости. На западе звезда его судьбы все еще была видна, но свет ее померк и был тускл. В этот момент яркая вспышка молнии осветила всю комнату и выхватила из темноты распростертый на полу скелет непогребенного астролога. Реджинальд в испуге отшатнулся. Он приблизился к Марселии и указал на восходящую луну. На его лице блуждала счастливая улыбка безумца.
— Черная туча умчалась, — произнес он, — но не надолго: сейчас луна скроется вновь, и тогда ты умрешь; я возьму тебя за руку, и мы вместе пойдем к блаженству будущей жизни. Матушка ждет нас!
Бедная Марселия закричала, моля о пощаде, но ее голос потонул в завывании бури. Тем временем мрачная тень обволокла нежный лик луны. Она затуманилась и скрылась, оставив во мраке Марселию наедине с ее обезумевшим мужем. Настала роковая минута. С яростным криком безумец бросился на свою жертву и схватил ее за горло. Несчастная Марселия захрипела, забилась в предсмертной агонии и испустила дух. Жуткая смерть остудила ее тело, и только тогда страдалец понял, что держит в объятиях труп горячо любимой Марселии. Рассудок вернулся к нему. Он ужаснулся содеянному и вновь впал в безумие, теперь уж навсегда. Ничего не осталось человеческого в его чертах, и то, что некогда было Реджинальдом, со звериным воем и зубовным скрежетом метнулось к окну и рухнуло вниз.
Наутро истерзанные тела были найдены и погребены в одной могиле. Мрачные развалину Радштейна сохранились до сей поры, но никто не отваживается подходить к ним, суеверно полагая, что они служат обиталищем грешных душ. День за днем время медленно стирает замок с лица земли, и только черный ворон да дикий лесной зверь находят приют в его развалинах.
Вальтер Скотт
МАГИЧЕСКОЕ ЗЕРКАЛО
Перевод А. Кулишер
— Ты любишь слушать рассказы о людях того времени, которое уже ушло в прошлое, — сказала тетушка. — Мне очень хотелось бы дать тебе хоть некоторое представление о сэре Филипе Форестере — «привилегированном распутнике» светского общества Шотландии конца прошлого века. Я-то никогда его в глаза не видала, но в памяти моей матери сохранилось множество эпизодов из жизни этого остроумного, галантного и беспутного человека. Этот лихой кавалер наслаждался жизнью в конце семнадцатого и начале восемнадцатого века. Он был сэром Чарлзом Изи и Ловеласом своего времени и своей страны, прославился множеством дуэлей, на которых дрался, и ловкими интригами. Его верховенство в избранном обществе было всеми признано, и, сопоставив огромную популярность этого человека с двумя-тремя происшествиями из его жизни, за которые, «когда б равно законам все подвластны были», его, безусловно, следовало повесить, мы неизбежно заключаем: либо в наше время люди если и не более добродетельны, то гораздо более соблюдают приличия, чем прежде, либо подлинно светский тон был несравненно более изощренным, нежели то, что сейчас именуют этим словом, и, следовательно, те, кто, владея им в совершенстве, успешно наставляли других, приобретали полную безнаказанность и огромные привилегии. Ни одному повесе в наши дни не сошла бы с рук такая безобразная проделка, как та, что была учинена с красоткой Пегги Грайндстон, дочерью силлермилского мельника, — этой историей чуть было не занялся генеральный прокурор, но сэру Филипу Форестеру удалось выйти сухим из воды. В обществе он продолжал быть, как прежде, желанным гостем, а в день похорон несчастной девушки обедал с герцогом А. Она умерла от горя, но к моему рассказу это не имеет отношения.
Сейчас тебе придется выслушать несколько слов о родстве и свойстве — обещаю тебе быть краткой. Но, чтобы лучше понять мой рассказ, ты должен знать, что сэр Филип Форестер, красавец с изысканными манерами, изощренный во всем, что ценится в свете, женился на младшей мисс Фолконер из древнего рода Кингс-Копленд. Ее старшая сестра незадолго до того вышла замуж за моего деда, сэра Джефри Босуэла, и принесла в нашу семью изрядное состояние. Мисс Джемайма, или мисс Джемми Фолконер, как ее обычно называли, тоже получила в приданое около десяти тысяч фунтов — по тому времени большие деньги.