Шрифт:
На Хэллоуин она оказывается на верхних этажах старого отеля, который одной стороной выходит на Гири, место обитания тендерлойнских каннибалов, а другой — на большие склады. Она стоит, прижавшись щекой к холодному стеклу, так, чтобы видеть ближайший пилон моста, — тот, где комната Скиннера, — в честь праздника освещенный факелами и карнавальными фонарями.
Несмотря на то, что мост так далеко, его вид успокаивает её даже здесь, среди этих иностранцев, которые перебрали чего-то, чем теперь тошнит в ванной одного из них. Неожиданно чьи-то холодные пальцы прикасаются к её голой коже чуть выше джинсов, потом проскальзывают под край скиннеровой куртки и под свитер. Она вздрагивает,
Юноша, скорее это даже мальчик, подмигивает ей. Он не мог видеть нож, но он почувствовал угрозу в жестах и потому отдергивает руку. Он резко отступает назад, мрачно ухмыляясь, и опускает маленькую сигару влажным концом в появившийся откуда-то бокал с чем-то прозрачным.
— Я праздную, — говорит он и вынимает сигару.
— Хэллоуин?
Он явно имел в виду не это. Глядя сквозь неё он, выпускает струю сизого дыма вверх, под высокий потолок люксового номера. Опускает сигару. Облизывает свои губы.
— Я живу здесь, — произнес он, — в этом отеле, уже сто пятьдесят дней.
Он тоже в кожанке, но она не похожа на скиннерову. Она из какого-то животного с тонкой шкурой и висит как тяжелый шелк цвета табака. Она вспоминает запах пожелтевших журналов в комнате Скиннера. Среди них есть такие старые, что на картинках видны только оттенки серого. Иногда так с моста видится город. А не найдет ли она это животное в одном из журналов?
— Мне нравится этот отель, — он ещё раз обмакнул сырой конец сигары в бокал.
Она неуклюже раскрывает нож и закрывает его об бедро. Он моргает, когда слышит щелчок ножа. У него проблемы с концентрацией: «Сто пятьдесят дней».
За его спиной она видит остальных, валяющихся на огромной кровати. Кожаная одежда, кружева, белая кожа, светлая хна. Звуки из ванной становятся громче, но их как будто не слышат. Она сует нож обратно за пояс, во влажное тепло куртки Скиннера. Она пришла сюда, чтобы понять, но нашла лишь полную безысходность, деградацию души. Это сильно смущало её душу и разум. Может именно из-за этого она потела так, что от неё шел пар…
Они приехали на двух такси «Мерседес», пьяные и веселые, а она случайно пристала к их компании, её пыльная черная куртка затерялась в калейдоскопе шелковых чулок, кожаных жилетов, мехов, ботинок с блестящими как бриллианты шипами. Пройдя мимо швейцаров одетых в форму с шитьем и противогазы, она попала в высокий мраморный холл с ковром, зеркалами, натертой мастикой мебелью, бронзовыми дверями лифта и урнами с песком.
— Сто пятьдесят дней, — произносят его вялые, влажные губы, — в этом отеле.
Под хаосом новых построек, возникшим в основном благодаря углеродному волокну, можно увидеть контур самого моста. Там где основа моста проржавела насквозь, она дополнена почти прозрачным материалом, по прочности заметно превосходящим сталь, кое-где куски этого материала закреплены заметным издалека черным углеволокном, в других местах — временно привязаны туго натянутыми ржавеющими проводами.
Постройки, возникшие позднее появлялись по очереди, без какого-то плана, с использованием самых разных материалов и техник. Бесформенное нечто, возникшее в итоге, смотрится очень органично.
Ночью мост, освещенный рождественскими фонарями, неоновым светом и факелами притягивает бессонных и недовольных. Днем из небоскребов, если забыть об окружающей обстановке, мост кажется похожим на развалины пирса Брайтон последнего десятилетия прошлого века.
Последнее время бедро уже не позволяло Скиннеру одолевать первые несколько метров лестницы, и поэтому он не мог пользоваться подъемником, который Африка приварил к усеянной заклепками стали пилона. Все что он мог — смотреть на него сквозь люк в полу. Он напоминал желтую пластиковую корзину сборщика вишни, разъезжающую вверх и вниз на рельсе, как маленький вагончик фуникулера. Скиннер восхищается создателем этой комнаты, этой коробки из десятка слоев еловой фанеры, усаженной на трос как на насест и гудящей от ветра. Пол комнаты — два слоя досок, поставленных на бок, выложенных в изящный узор и сбитых вместе, который он уже не виден полностью: толстый трос, сплетенный из 17464 жил, каждая толщиной с карандаш, прорезает комнату посередине.
Маленький телевизор-раскладушка, стоящий на тумбочке накрытой одеялом, продолжает показывать свое немое шоу. Его принесла девушка. Может быть, она его украла. Он никогда не включал звук. Постоянная смена картинок на экране напоминала ему движения рыб в аквариуме и, как ни странно, успокаивала его. Это жизнь. Он помнит, что когда-то у него ещё получалось отличать рекламу от телепередач.
Его комната квадратная, площадью около 25 метров, стены из фанеры, покрытые, для мягкости, наверное, дюжиной слоев латексной краски. Он думает, что 17464 жгутов имеют больший коэффициент отражения, чем алюминиевая фольга. Факты. Сейчас он часто ощущает каналом, через который выходят факты, факты и лица, без какой-то связи.
Его вещи, начиная с пальто, которое ему не идет, висят вдоль стены на крючках, приколоченных через равные интервалы. Девушка носит его куртку. Левис Лэзерс Грейт Портланд Стрит. Ей интересно, что старше — она или пальто. Она сидит, свернувшись, её босые, бледные ноги лежат на ковре, который Скиннер принес из разрушенного офисного здания, разглядывая картинки в «Нэшнл Географик».
Вспышки воспоминаний похожие на картинки на мониторе. Она приносит ему еду, делает ему кофе, качая старый щербатый примус Колеман. Напоминает открыть окно, вскрывает японские консервы из тех, что нагреваются, когда ты тянешь за ушко. Она задает вопросы. Кто построил мост? Все. Нет, она говорит, сам мост? Сан Франциско, — отвечает он. Металлический скелет, украшенный висящими тросами. Сколько ты тут живешь? Годы. Она кормит его едой из походного котелка, сделанном в 1952.
Это его комната. Его кровать. Пенопласт, покрытый сверху овечьей шкурой, под которой лежит химическая грелка. Окно круглое, витражное, каждый кусочек своего цвета. В центре, сквозь круглое желтое стекло можно увидеть город.
Иногда он вспоминает, как эта комната строилась.
И остов моста, и многожильные тросы теряются в гуще наросших поверх тату салонов, тиров, аркадных залов, слабо освещенных лотков с нераспроданными остатками мужских журналов, дешевых баров, нелицензированных медиков, лотков с пиротехникой, закусочных, тотализаторов, суши баров, ломбардов, торговцев пирожками, домов свиданий, продавцов хотдогов и тортилий, китайских фермеров, винных лавок, травников, хиромантов, парикмахерских, магазинов скобяных изделий и баров.