Комната Вагинова
Шрифт:
Лена предлагает Сене место возле выпотрошенной свиньи и включает тиктоки с участием своего енота. У Лены популярный канал с десятком тысяч подписчиков, он называется «Великая мать енотов». Ее питомца зовут Николай Васильевич.
Почти на каждом видео енот Николай Васильевич что-нибудь рвет: газеты, коробки, салфетки и даже деньги. На одном из роликов енот кувыркается в ошметках сотенных и пятисотенных купюр. «Николай Васильевич, какая же ты гнида, — говорит закадровый голос Лены. — Ну и чем я, по-твоему, будут платить за жилье?» Больше всего Николай Васильевич любит уничтожать писчую бумагу. Серия таких видео подписана одинаково: «Николай Васильевич уничтожает второй том „Мертвых
— Радуется жизни, — комментирует Лена. — Еще не знает, что завтра ему предстоит чистка ануса.
Енот на секунду замирает, как будто на него снизошло озарение, но тут же возобновляет занятие.
— Не очень приятная процедура, — продолжает Лена, смотря на Сеню взглядом специалиста, словно гадая по синякам под глазами, белкам глаз и цвету кожи, нужна ли и Сене такая чистка. Он невольно отводит глаза. — Вот так и мы, люди, — замечает Лена глубокомысленно, — болтаем о мелочах, смеемся и не подозреваем, что нам готовит завтрашний день.
Потом Лена встает, чтоб заварить травяной чай. В коридоре звучат приглушенные голоса, чей-то странный рыдающий смех. Сеня сразу догадывается, что этот смех принадлежит поэту Сергачеву. Сеня просит что-нибудь о нем рассказать: что Лена имела в виду, говоря про тяжелую ауру?
Лене явно не хочется обсуждать Сергачева: сперва она говорит через силу, но постепенно входит во вкус. Все детали в истории Сергачева цепляются одна за другую — настоящий карточный домик или фигура из домино. Как будто жизнь Сергачева писал сценарист-мизантроп, посвятивший себя методичному разрушению судеб героев.
Еще недавно у Сергачева была семья, хорошая работа в музее и любимое хобби — поэтическая студия, которую он возглавлял со студенческих лет. Но происходит инициирующее событие: жена объявляет ему, что беременна вторым ребенком. Семья больше не может ютиться в съемной однушке. Сергачев продает дедушкин дом в деревне и берет ипотеку в строящейся многоэтажке. Дом уже почти возведен, остаются только отделочные работы, но стоит Сергачеву выплатить первый взнос, как буквально в тот же день (быть может, в ту же секунду) главного подрядчика объявляют банкротом. Процесс замораживается. Жена винит в этом исключительно Сергачева и цитирует героя Никиты Михалкова из кинофильма «Жмурки»: «Да ты на ровном месте, на бильярдном столе можешь яму с говном найти и в ней утонуть». Кроме того, она объявляет, что больше не может терпеть его возни со стихами, его кружков, выступлений и заседаний, которым он посвящает все свободное время, игнорируя нужды семьи.
Беременная жена уходит с их общим ребенком к другому мужчине, а у Сергачева это вызывает только рассеянную улыбку. Он говорит им вслед: «Всего хорошего, дорогие». Сергачев пускает ситуацию с домом и ипотекой на самотек. В игру вступает его мама. Она начинает ходить на пикеты обманутых дольщиков, составляет коллективные письма и ищет юристов. После очередного пикета мама заболевает пневмонией. Она долго лежит в больнице и как будто бы даже излечивается, но потом ее разбивает паралич. Вместо того чтобы вложиться в лечение мамы, Сергачев тратит скромные накопления на книгу стихов, которую все равно не печатают. Через какое-то время он заболевает неприятной кожной болезнью, которая почти не поддается лечению.
И теперь он живет в коммуналке, больной и стареющий, совсем облысевший, с язвами на голове и руках, да вдобавок еще безработный. Быть уволенным
Несчастный полусумасшедший поэт, который, возможно, живет в той же комнате, где когда-то жил Вагинов. «Неправдоподобно и вместе с тем предсказуемо», — резюмирует про себя Сеня. От этой истории его клонит в сон — он снова и снова зевает и, в конце концов, говорит, что ему пора. Сеня истощен, как и после недолгого разговора на кухне. Он не социофоб, он привык и умеет общаться с людьми, но в общении с жильцами коммуналки Сене как будто бы нужно предпринимать микроскопические, но непрерывные усилия, чтобы слушать и отвечать, просто присутствовать в разговоре.
Напоследок Лена опять уточняет у Сени про вонь: неужели он ничего не чувствует? Нет, разве что слабый можжевеловый запах благовоний. Немыслимо, что в комнате с диким животным так хорошо пахнет. Сеня желает Николаю Васильевичу успехов с завтрашней процедурой, смотрит на великана с картины и уходит к себе.
Оказавшись в своей комнате, Сеня подходит к окну и долго стоит и смотрит на белое месиво. Где-то там, за снежной завесой с трудом угадывается канал Грибоедова. И в нем, под слоями льда, текут непрозрачные воды Невы, в которой не разглядеть дна.
Сеня ложится в кровать и записывает голосовое сообщение для родителей. В нем он говорит про квартиру, хозяйку, жильцов, про поход в столовую и ортодоксального еврея, которому открывал дверь, но даже не упоминает про Лену. Сеня предвидит, что мама ухватится за симпатичную соседку и будет спрашивать по несколько раз в день: «Как там твоя Леночка?»
Сеня не помнит, когда в последний раз он просто лежал и смотрел в потолок. Паутина трещин его успокаивает. Но вдруг возникает неприятное чувство, нечто вроде ощущения чужого присутствия. Как будто кто-то стоит за шторой и изучает его. В то же время он понимает, что дело не в шторе. Сеня рыщет глазами по комнате, выискивая источник этих помех, дисгармонии. Он встает и ходит по комнате, приближается к шкафу. Взгляд Сени задерживается на полке с бельем. Он изучает свои длинные синтетические носки, трусы-боксеры из «Эйч энд Эм» с орнаментом из фруктов и ягод. Взгляд медленно опускается к нижним полкам.
Он долго и тупо смотрит на среднюю полку и вдруг замирает. «Трусы с ананасами. Мои трусы с ананасами», — думает Сеня. Он понимает, что кто-то рылся в его вещах и переложил трусы на другую полку. Нет ни малейших сомнений, что это сделал не Сеня.
Вообще-то Сеня до того рассеянный человек, что может и не заметить, если в комнате полностью поменяют мебель и ее расстановку. Но он становится щепетильным, внимательным, если речь заходит о нижнем белье. У Сени строгое правило для трусов: они занимают исключительно верхнюю полку. Своего рода пунктик, бзик, происхождение которого необъяснимо. Он скорее лишится пальца, чем сунет трусы на срединную или тем более нижнюю полку. Он органически неспособен воткнуть куда попало свое белье. Значит, пока Сеня ходил в столовую и смотрел тиктоки с енотом, кто-то был в его комнате, копался в вещах, уронил трусы и неаккуратно вернул на место.