Комнаты страха
Шрифт:
– Во-вторых, нельзя разочаровывать Космопол. Мало ли, что и где я могу натворить, и дальше все будет зависеть от простой арифметики: если пользы от меня больше, чем вреда, мне это сойдет с рук, а если нет – то, естественно, нет. Надеюсь, тоже понятно?
Морис снова кивнул и робко предложил:
– Выходи за меня замуж. Тогда ничего не натворишь, будем себе потихоньку жить…
Выразительно вздохнув, Лейла тем же тоном продолжила:
– В-третьих, мне очень хочется, чтобы Генри дописал и опубликовал свою книгу, а если я избавлю «Иллюзориум» от этой головной боли, ему позволят взять интервью у Саймона Клисса – это последнее, чего ему не хватает для завершения
Он кивнул несколько раз, испытывая экстатическое, до слез, умиление: у такого волшебно красивого создания еще и какие-то принципы есть!
– И последний важный момент. У меня есть друзья, а для Риммы Кирч они враги, потому что оставили ее без Конторы, без Маршала и без большой светлой цели. Она не упустит случая навредить им, поэтому я хочу разобраться с ней раньше. Я не Поль, который будет долго и мучительно думать, убить или не убить, у меня, опять же, принципы другие.
– Я люблю тебя. Сначала я полюбил Веронику Ло, но это была, я теперь понимаю, подготовка к нашей с тобой встрече. Я понял, мне нужна только ты.
– Ужас… Морис, я думаю, ты навлек на себя гнев Афродиты – знаешь, была такая богиня любви у эллинов на древней Земле? Ты поклонялся рекламному продукту и с пренебрежением относился к живым девушкам, которые тебя окружали. Софья, Бланка, Дигна – каждая из них по-своему прелестна, а ты не способен это заметить, тебе подавай топ-модель! Вот и напросился. Афродита рассердилась, и в наказание ты влюбился в меня. Думаешь, я такая же, как настоящие девушки? Нет, Морис, я красивый мираж, ускользающий из рук, проплывающий мимо. В этом убеждался каждый, кто объяснялся мне в любви, и ты не станешь исключением.
– Почему? – с трудом выговорил Морис.
– Потому что я никого не буду любить так, как любят обыкновенные девушки. Я слишком многого хочу, и никто не может завладеть моими чувствами настолько, чтобы удержать меня надолго.
Морис смотрел на ее тонкое большеглазое лицо, неулыбчивое, серьезное, обрамленное синевато-черными прядями, и пытался найти возражения, но слова суетились у него в голове бестолковым потревоженным роем.
Их отношения заканчиваются, не успев начаться – вот и все, что он понимал.
– Но ты же сама сказала, что кого-то любила раньше! – Один аргумент все-таки выпал из этого роя, и Морис поскорее высказал его вслух. – Хоть ты и мираж, значит, все-таки можешь…
– А он и сам был миражом, да таким, что мне до него пока еще далеко.
– Никакой Афродиты на самом деле не существует. – Он кое-как выдавил подобие улыбки, единственно для того, чтобы не заплакать.
– Почем ты знаешь? Я вот думаю, древние боги древней Земли перебрались на Землю-Парк, потому что здесь о них наконец-то вспомнили. Может, «Иллюзориум» их официально сюда пригласил? С «Иллюзориума» станется…
– Если бы на Парке были какие-то боги, они бы и выгнали Анджелу из Комнат! – неуклюже подхватил шутку Морис.
– С какой стати? Это работа не для богов, а для судебного пристава, каковым в данном случае являюсь я.
Лейла озорно усмехнулась, совсем по-девчоночьи. Теперь она казалась трогательно юной, пятнадцатилетней школьницей, и он почувствовал себя старшим, хотя на самом-то деле это она старше его лет на десять. Но она словно цветок или бабочка, поэтому не понимает, о каких важных вещах идет речь.
– Неправильно, что ты
– Насчет Чеуса ошибаешься, – выражение лица опять изменилось, стало задумчивым, как будто она смотрит на море в сумерках, и в зрачках отражается даль, и на бледные щеки падает синеватый отсвет. – Он ведь только любовью и живет, ничего другого у него не осталось, все выжжено. И наверняка ему доступны такие глубины и нюансы этого чувства, о которых ты понятия не имеешь. А не понимает он другого: как можно потерять голову из-за рекламной картинки, влюбиться до потери всякого разумения в куклу из видеороликов. Тем более, твою Веронику он знает. Неоднократно разбирался с такими же, как ты, защитниками ее чести. Иногда дело заканчивалось легким или не очень легким испугом, иногда травмами разной степени тяжести – по обстоятельствам. Дело в том, что Поль всегда от нее шарахался, а она за ним бегала, и, когда Поль с Ивеной поженились, Вероника с досады начала натравливать на них своих фанатов. Эта публика специально прилетала с Ниара, с Рубикона, с Земли, буянила, пикеты устраивала, но кто нарывался на Чеуса, тот очень быстро терял кураж. Я несколько раз видела, как он воспитывал непрошеных визитеров – была в таком восторге, что хотелось зааплодировать!
– Пойдем? – спросил Морис после паузы.
Натянутым голосом. Пусть видит, что он обиделся.
Лейла то ли не заметила его реакции, хотя он старался, чтобы это было заметно, то ли не поняла, что проявила бестактность. Повернулась и пошла в сторону белого зала – словно черно-красно-синяя бабочка скользит по коридору. Идя следом, Морис смотрел на нее с восхищением, к которому примешивалась горечь. Почему такая замечательная девушка не может быть еще и доброй, способной к пониманию? Почему не бывает совершенства?
Ему хотелось любить совершенство, а Лейла нет-нет, да и говорила что-нибудь странное. Иногда ее слова оставляли на душе царапины, которые подолгу ныли, если она сразу после этого уходила. Но если она была рядом, эту боль вскоре заглушал сладковатый наркоз, возникавший сам собой, как один из чудесных эффектов ее присутствия.
Почему Лейла не хочет понять, что для Мориса она и Вероника Ло – две ипостаси одного идеала, который он ни на что другое не променяет?
Она даже не представляет, до чего незначительной была бы его жизнь без любви к Веронике!
Интернат для брошенных детей, обучение по востребованной на Парке скромной специальности, нужная обществу, но незаметная работа… Да для Лейлы, с пеленок, видимо, привыкшей к роскоши и свободе, избалованной вниманием, все это так же трудновообразимо, как спаривание похожих на черные кораллы синиссов или философские диспуты пернатых снанков.
В зале он отошел к стеклянному фонтану в углу. Журчание воды, перетекающей с яруса на ярус, настраивало на меланхолический лад. Стекло и вода кажутся одинаковыми, но первое сохраняет постоянную форму и неподвижность, а вторая лишена определенности, ускользает меж пальцев, течет куда угодно. Морис даже начал мысленно философствовать на эту тему, сравнивая себя со стеклом (которое, кстати, от удара может разбиться!), а Лейлу – с неуловимой водой, но его отвлек разговор остального общества.