Компаньонка

Мориарти Лора

Кора посмотрела на леденцы. Надо же, Луиза умеет делать конфеты. Еще бы – пришлось научиться, раз мама у нее – рассеянная несчастная Майра.

Луиза облокотилась на стол, подалась вперед.

– А так как я их делала сама, уверяю вас, я точно знаю, где они валялись, – громким театральным шепотом сказала она. – Я абсолютно уверена в их чистоте.

Кора молча хлопала глазами. Смеется над ней. Смеется, и ответить нечем.

– Как хотите. – Луиза сунула леденец в рот – только зубочистка торчала из блестящих губ, – и зажмурилась, как будто искренне наслаждаясь.

Глава 6

Про то, что девушка – конфета в фантике или без фантика, Кора впервые услышала в воскресной школе и не поняла, потому что была маленькая.

В церквушке неподалеку от Макферсона была только одна классная комната, и в то воскресенье мальчикам давали урок в алтарной части. В классе остались девочки – все подряд, и маленькие тоже, потому что отослать их было некуда. А может, просто решили: пусть маленькие девочки тоже послушают про фантики, ничего, что им рано – лишь бы не поздно. В общем, Кору, которой было лет семь, этот конфетный урок совершенно сбил с толку. Вечером она спросила у мамы Кауфман, когда та укладывала ее в постель: почему девушки должны быть как конфеты в фантиках?

– О господи, – сказала мама Кауфман, расширила голубые глаза, а потом посмотрела в сторону. – Вас уже этому учат?

В комнате Коры было почти темно, свеча горела только одна, не у самой постели, но и в слабом, мерцающем полусвете, что отражался в зеркале на туалетном столике, Кора заметила, что мама Кауфман смутилась и покраснела. Она расправила одеяло у Кориного подбородка и снова посмотрела на нее:

– Это значит, что вы, девочки, должны до свадьбы хранить свою честь. Вот и все.

Кора не хотела смущать маму Кауфман дальнейшими расспросами и смущаться сама, но долго не могла заснуть. Все стало еще непонятней. Что такое честь и как ее хранить? А если не сохранить, то что будет? Тогда умрешь, что ли? А если нет, то что от тебя останется? А другие люди могут распознать, есть у тебя честь или нет? Как это можно увидеть? И главное, как ее, эту честь, не потерять? Похоже, что это ужасно важно. Конфетный урок был какой-то мрачный, и преподали его строже, чем обыч ные воскресные уроки, где мальчики и девочки сидели вместе. И другие девочки, все до единой, слушали внимательнее, чем обычно, когда про возлюби ближнего, поступай с людьми так… и прочее. Правда, это само по себе ничего не значило: ни девочки, ни мальчики по тем урокам не жили. Кора ходила с ними в школу, Кора тоже была ближняя и человек, но они даже притворяться не пытались, что любят ее. И поступали с ней совсем не так, как хотели бы, чтоб она поступала с ними.

Четырнадцать детей, от шести до пятнадцати лет, девять девочек и пять мальчиков, в одном классе, с одной печью и одной учительницей, а книг и грифельных досок не хватает. Кора почти ничем не отличалась от других. Как все, не ходила в школу во время сева и сбора урожая. Как все, утром помогала по хозяйству и поэтому засыпала на уроках. Всем матери шили новую одежду на каждый школьный год, и мама Кауфман тоже шила Коре платья, не лучше и не хуже, чем у других. Все ходили в школу одной дорогой. Но с Корой никто не ходил. Наконец одна старшая девочка объяснила Коре почему; кажется, ей самой было неприятно об этом говорить. Все просто, сказала эта девочка: их родители знают, что Кору привезли на поезде из Нью-Йорка. А значит, Корины родители были неженаты, а ее мать, наверное, проститутка, слабоумная, сумасшедшая или пьяница. Или приезжая, только что из трюма: глаза и волосы-то у Коры темные. В любом случае, если родителям пришло в голову от нее отказаться – что это были за родители?

Их учительница была немногим старше этой девочки, и когда кто-нибудь задавал трудный вопрос, всегда отвечала «это уж прям какие-то тонкости». Вот она относилась к Коре неплохо. Говорила ей: хорошая девочка, и по почерку видать, и по поведению. Так что с учебой было все нормально. Но на переменках во дворе Кора сидела одна, пока мальчишки бегали и дубасили друг друга, а девочки играли в «грации». Каждая брала в школу две деревянные палочки, чтобы бросать и ловить деревянные кольца, обкрученные лентой. «Грации» – потому что от этой игры становишься грациозной. Колец было только два на всех девочек, приходилось играть по

очереди, порядок был такой: кто первым поймает кольцо десять раз, играет дальше против другой девочки. Кору в игру не брали, и порой, сидя в тоскливом одиночестве на школьном дворе, она мечтала снова оказаться в Нью-Йорке, попрыгать через бельевую веревку и поиграть в жмурки с девочками, которые не считали себя лучше ее. И это несмотря на то, что здесь, в Канзасе, она почти каждый день ела говядину, свинину или курицу, и кукурузу с маслом, и пироги мамы Кауфман с фруктами и настоящими взбитыми сливками; несмотря на то, что ее укладывали спать под мягкое одеяло и целовали на ночь; и что по воскресеньям Кора ездила в церковь на телеге между двух Кауфманов, и когда они приходили в храм, Кауфманы, высокие и белобрысые, совсем непохожие на Кору, держали ее за руки и не заботились о том, кто что подумает.

Как-то октябрьским утром Кора сказала маме Кауфман, что больше не хочет ходить в школу. Они сидели спина к спине и доили коров; было так холодно, что в свете фонаря слоился пар от дыхания. Кора сказала: я лучше буду дома тебе помогать. Сначала мама Кауфман рассердилась. Сказала Коре: образование очень важно, это большое счастье учиться, и чтобы я больше не слышала этих глупостей. Но Кора объяснила, почему ненавидит школу: все знают, что она приехала на поезде, и она сидит в уголке, и в «грации» ее не берут. Тихо стало – только струйки молока звенели по стенкам ведер да Лида переминалась в стойле. А потом мама Кауфман сказала:

– «Грации». Помню такую игру. Ну что ж. Грация укрепляет дух… И смягчает сердца. – Она повернулась и легонько ухватила Кору за ушко. – Знаешь, малыш, мы им покажем грацию!

Сначала Кора забеспокоилась, что мама Кауфман придет в школу и силой заставит других детей с ней дружить. С мамы Кауфман станется. Она была худющая, зато с суровым острым носом, и такая высокая, что поддевала под ситцевую юбку брюки мужа, когда помогала ему в поле. Но нет, мама Кауфман в школу не пошла. Зато через несколько дней мистер Кауфман показал Коре ее собственное кольцо для «граций». Он вырезал его, следуя указаниям мамы Кауфман, своим острым ножом, который называл «арканзасской зубочисткой», из упавшей тем летом большой ветки дуба. Мама Кауфман обернула кольцо красной лентой и, завязав узел, оставила концы, как на кольцах у девочек в школе.

– А вот и палочки, – сказал мистер Кауфман, и его выцветшие глаза потеплели – ему явно по душе было Корино замешательство. Кора еще не успела как следует познакомиться с мистером Кауфманом. Кроме как по воскресеньям, он приходил только поесть и поспать, даже когда лежал снег. А за столом говорил чаще всего про дождь: когда он пойдет, долго ли будет идти, сильный будет или нет. В холода он беспокоился, не промерзнет ли земля. Кора подспудно догадывалась, что беспокойство о погоде и работе так же важно, как и все дела мамы Кауфман. Но она смутно чуяла и то, что маме Кауфман она нужнее, что она, Кора, – в каком-то смысле подарок мистера Кауфмана молодой жене. У него уже были дети от первого брака. Его жена, миссис Кауфман-первая, умерла от пневмонии, от нее осталось трое взрослых детей, два сына и дочь. Сыновья проживали далеко к западу, дочь вышла замуж, родила своих детей и жила в Канзас-Сити. Мистер Кауфман каждый год после сбора урожая ездил в гости к дочке, а Кора и мама Кауфман оставались на ферме. Сама же дочь никогда не навещала отца. Не следует ее осуждать, говорила мама Кауфман. Каково это: приезжаешь в родной дом, а там папина новая жена и дочка.

– Спасибо, – сказала Кора, держа перед собой кольцо и палочки.

Ей было не по себе. Наверное, мистер Кауфман много времени на это кольцо потратил. И что они себе думают – как это ей поможет? Прийти в школу с кольцом и палочками – ну и что? Они думают, это так просто? Она ведь приезжая. Кольцо и палочки этого не изменят.

– Прямо сейчас и начнем, – сказала мама Кауфман. Она уже надевала тяжелые бурые ботинки в сенях. – Снаружи сыро, так что играть будем в сарае. И фонарь захвати, темнеет уже.