Комсорг

Белов Иннокентий

И, значит, примерно догадываются, чем я здесь занимаюсь. Один все тот же блондинчик, а второй такой плотный брюнет с широкой задницей, в которую впиваются форменные брюки.

Раз в свое личное время встали в засаду, это все-таки значит, что решили подоить меня самостоятельно и ни с кем не делиться из начальства. Боюсь, что пятерочкой или чириком тут отделаться бы не удалось, наверняка попробовали бы разово развести на все оставшиеся деньги или часть товара.

Или, если бы я смог договориться при большом везении — тогда поставили бы на регулярные выплаты, типа, плати

четвертной за каждую поездку. Это когда прикинули бы по чекам и товару на сколько денег я тут закупился за один раз.

Вот на фиг мне такое счастье нужно, чтобы с рядовыми ппсниками деньгами делиться? Пусть они тут на вокзале конкретная власть.

Понятно, что не один я такой шустрик здесь появился, немало наверно других прошаренных товарищей покупает по госценам в Эстонии реальные для всего остального Советского Союза дефициты. И потом легко сбывает их с двойным-тройным наваром по всей стране.

Одна почти фирменная жевательная резинка от «Калева» способна придать глубокий смысл таким поездкам, на нее в провинции можно легко цену в трешку поставить за пачку от местных шестидесяти копеек.

Или один пластик за пятьдесят копеек, на что любой подросток легко соблазнится. Уж рубль то все найдут на чудо заморское, чтобы насладиться необыкновенным ароматом и почувствовать себя очень крутым.

Четыреста-пятьсот процентов прибыли выходит только с жевательной резинки, ведь нет такого преступления, на которое не пойдет капиталист даже за триста процентов, как учит нас бородатый классик с портретов.

Советский человек, можно теоретически представить себе такой вариант, и за триста процентов прибыли на преступление не пойдет, а вот за пятьсот может уже не устоять перед соблазном сугубо личного, а не общественного обогащения. Пусть и сильно уголовно наказуемого в отличии от проклятого мира чистогана и капитала.

Конечно, по внешнему виду эстонская жевачка здорово на фирменную похожа, только уже через пятнадцать минут использования становится понятна огромная разница с настоящей. Ту можно еще пару суток жевать, она все такая же ароматная и сочная, а наша становится совсем безвкусной массой.

Ну, в химической ароматизации продуктов питания загнивающему Западу даже эстонские товарищи явно уступают.

То, что меня вычислили конкретно, это значит, что у милиции местной на такие большие баулы глаз хорошо наметан. Это если ты одет как спортсмен и еще с клюшкой в руках, тогда можешь сойти за хоккеиста, у них то точно форма очень много места занимает.

Пришлось немного подставить моих подруг, правда им и так бы ничего не грозило, вещи все женские, кондитерской продукции в сумке совсем немного, чеки все к шмоткам имеются, по карманам аккуратно разложены. Это у меня уже в вагоне большой пакет с наборами и такая же огромная сумка набиты больше шоколадками.

— Ну, Игорек, — попробовала было зашипеть на меня Ирина около вагона, как я показал ей знаком, приложив палец к губам, что желательно помолчать пока.

Кто его знает, что понял пьяненький Арнольд, идущий позади рядом с Людмилкой с сумкой на плече. Возможно, скорее всего, что он и не догадался — почему именно его остановила

милиция. Нечасто обычные советские граждане с такими проверками встречаются, да и не успели его куда-то попросить пройти на досмотр. Девчонки сразу заявили, что в сумке их личные вещи и дали понять молодым милиционерам, что серьезный скандал прямо на вокзале тем обеспечен.

Не будут же они руки женщинам ломать и куда-то их тащить? Да их хрен куда утащишь, такие они боевые девчонки!

Поэтому я предлагаю помолчать Ирке, а Людмилка и так увлечена прощанием с Арнольдом.

Уж не знаю, что она ему наговорила, но похоже сделала все, чтобы тот позабыл странный инцидент с милицией.

На прощание она даже обняла его и поцеловала в щеку, потом полезла в вагон, когда проводница объявила, что посадка заканчивается. Я убедился, что милиционеров рядом нигде не видно, перехватил злополучную сумку из рук Арнольда и спрятал ее под сиденье тоже.

Ирка попробовала подруге пожаловаться на меня, но Люда меня поддержала, справедливо признавая, что им лично ничего не грозило, а вот меня бы точно попробовали на деньги развести беспощадно местные менты.

Это мы все обсудили в проходе, чтобы не смущать нашу соседку такими разговорами, пока дружно машем руками, прощаясь с Арнольдом.

— Хороший мужик. Одинокий только и несчастный, — потом констатировала Люда, когда платформа с провожающими осталась позади.

— Будешь утешать? — хихикнула совсем пьяная Ирка, — в гости к нему приедешь в общежитие?

— Нет, конечно. Я приличная девушка и замужем. Дали мы ему немного радости, только дальше ты уже сам свои проблемы решай! И с мамой Арнольда договорись, — это уже на меня внезапный перескок в разговоре от Людмилки.

— На нее только теперь и рассчитываю, раз на мою личность менты местные глаз положили, — грустно ответил я. — И сумку пора новую покупать, поменьше размером.

— Да, Игорек. Мы тебе здорово помогли сегодня. Так и ты с нас столько тяжелой работы в магазине снимаешь, так что все по делу. Уехала твоя зазноба в свою Нерехту? — подхватывает тему Ирка.

Я это очень хорошо прочувствовал сегодня, реально помогли с продавщицами контакт наладить в Таллинском универмаге и от ментовской засады прикрыли. Даже с мамой Арнольда дали поговорить наедине, понятно, что сам Арнольд им не так интересен, все остальное теперь только от меня зависит.

— Уехала до конца каникул.

— Ну, теперь у тебя два дня до Нового года торговля будет идти бешеная. Да и после Нового тоже. Пошли в купе, спать уже хочется, завтра весь день на ногах прыгать, — машет рукой Люда.

— Теперь только в туалет и сразу спать, — соглашается с ней Ира.

Да, после такого обжорства у гостях у хлебосольного Арнольда и его мамы мы мгновенно уснули, хотя на часах еще всего пол десятого. Соседка наша долго читала книжку, а мы сладко спали, покачиваясь на своих полках вместе с вагоном.

Никакой таможни по пути нет, страна все еще одна, пусть и довольно разная по жизни. Кто-то на жирных дотациях из общей казны неплохо процветает, а кто-то эти дотации создает своим трудом и живет совсем небогато.