Конь-беглец
Шрифт:
— Так ведь рычало же! — воспротивилась мать.
— Не спорю… Бывает и этак… Качнется на весу, на ветерке обломыш корня, и — пожалуйста! — рык на весь лес. Я смолоду да сглупа один раз по такому же рычалу из ружья стрелял. Потом сам над собой и смеялся.
Тут дед неожиданно умолк, прислушался:
— Постойте-ка… Где-то что-то и у нас тарахтит в самом деле…
Дед припал к мокрому стеклу окна. Ливень за окном шуметь перестал, из-за мутной дали полей, из-за околицы деревни приближался железный, назойливо нарастающий трескоток.
Он
— Ну, пропади они прахом! Кого помянешь, того на себя и приманишь… Вот они — заправские-то лешаки, вот они! Тут как тут!
А посреди деревенской, заплесканной дождем лужайки развернулся мотоцикл с коляской. При нем двое ездоков. Одного из них Колька признал сразу:
— Дедушка, дедушка! В коляске сидит тот, что в грузовике над Чалкой стоял!
— Мне и второй известен… — сказал дед. — Этот второй — он шоферюга с того грузовика. Они вместе со своим атаманом Чалку арканили. Шоферюгу зовут Лехой, компаньона в коляске Тохой. А в общем — оба ухорезы! Зачем нечистый теперь-то их пригнал сюда? Причем, без главаря вчерашнего.
— Неужто опять за Сивым гоняться? Я им ни за что не дам! Я им фигу сделаю! — взъерошился Колька.
Мать ухватила Кольку за тощенький локоток:
— Не вздумай с ними сцепиться! Наделаешь новой беды.
Но приезжие за окном вели себя пока спокойно. Леха оставался сидеть верхом на мотоцикле, спокойно оглядывал деревенскую улицу. Тоха сбросил с себя заляпанную грязью накидку, выкарабкался из коляски, потопал, присел, встал на затекших в тесноте ногах, старательно отряхнул, опять надел кепку и с вежливым, чересчур вежливым пригибом головы, даже спины, подошел к избе, к завалинке.
Широко показывая черные, в железных коронках зубы, он растянул в старательной улыбке рот, уставился сквозь отуманенное стекло на дедушку, стукнул полусогнутым пальцем по раме:
— Будь любезен, открой…
Мать, как только что Кольку, ухватила и дедушку за рукав:
— Не открывай!
Дед хмуро отстранил от себя мать, оконную раму распахнул, навис через широкий подоконник почти над головой Тохи. И жестко, насмешливо вывертывая слова на якобы совсем деревенский, полуграмотный лад, пробасил:
— Ну, што теперь ишшо надобно?
— Ничего не надобно! Ничего! — замотал головою Тоха. — Нам бы лишь спросить, где тут брод, переезд через речку. Где на мотоцикле переправиться можно…
— Снова по лошади стрелять?! Жеребчика добить задумали?! — так и посунулся из окна, так и взгремел безо всяких «ишшо» теперь дед.
— Что ты! У нас и стрелять не из чего. Не веришь — проверь. Нам его приказано только поискать, под охрану взять. А найдем: грузовик под него пригоним завтра… Ты же, дед, видел сам: у нас на жеребчика законная бумага.
— По той бумаге путь и выискивайте! — обрезал разговор дед. Он хотел окно захлопнуть, да тут в голове у Кольки сверкнуло некое соображение:
— Езжайте, дяденьки, по тропе под угор! И где тропа упирается в речку, там начало броду. С того места сразу газуйте все прямиком. Рулите все прямо да прямо, никуда не сворачивайте: вот и окажетесь, где надо!
— Спасибо, пацан! В другой раз конфетку подарю! — засмеялся Тоха, побежал к мотоциклу. Водитель, напарник Леха топнул по пусковой педали, мотор затарахтел, приятели в облаке синего дыма ринулись отважно под угор, в сторону речки.
Мать тревожно обернулась к Кольке:
— Ты чего им наговорил? Ведь напрямую по броду нельзя. Напрямую — колдобины, ямы.
— Ну и пускай! Окунутся в яму, не станут сюда ездить!
— А если бучу нам устроят? Как тогда быть?
— Труса не праздновать! Вот как быть! — храбро сказал дед, вскинул приготовленную для будущего посошка палку, стукнул по скамейке, стукнул и во второй раз.
— А я кочергу на кухне возьму! — тотчас присоединился к дедушке Колька.
Мать на них, на старого да на малого, взглянула с сомнением, открыла окно еще шире, стала прислушиваться, что происходит под угором на речке.
Мотоциклетного треска оттуда уже не доносилось. Оттуда летели неистовые вопли. А через какое-то время обитатели избы увидели, как Тоха с Лехой, оба пешие, возвращаются обратно. Напрочь заглохший, облепленный речною тиною мотоцикл они толкают перед собою. Оба, как мыши, мокры, оба на ходу извергают ужасные слова, потрясают кулаками в сторону деревни.
Мать охнула: «Что будет сейчас, что будет!», заторкнула на два шпингалета окошко, побежала к двери, замкнула ее на большой, кованый крюк. Дед ухватил свою палку, Колька ринулся на кухню за кочергой, — изба приготовилась к обороне.
Глава 7
КРУТОЙ ПОВОРОТ
Колька, дедушка, мать встали посреди избы, ни к одному окошку не подходят. Тоха с Лехой могли стекла в окошках разнести вдребезги, по крикам на улице можно было ожидать и этого.
Но вдруг… угрозные вопли смолкли.
Но вдруг… из-за деревни, издалека, пока еще с дороги полевой, но, проникая через тоненько в лад зазвеневшие стекла, прилетел и в избу, стал нарастать моторный гул. Гул не мотоциклетный, не трескучий, а басовито крепкий, уверенный, — для тех, кто находился в избе, давно знакомый, родной.
Все трое изумленно уставились друг на друга.
— Неужто Иван? — сказал дед.
— Неужто на своем тракторе? — удивилась мать.
А Колька заподпрыгивал:
— Он! Он! Там гудит и трактор наш, папкин, и на нем только и должен быть папка!
Колька сиганул к двери, сбросил с пробоя крюк, выскочил в сени, вылетел на волю, на крыльцо. Следом выбежала мать. Держась за дверной косяк, застыл изумленно на пороге крыльца и Корней.
Трактор, поблескивая мокрыми, стальными гусеницами, торжественно рокоча, въезжал в деревню. Сквозь омытое ливнем стекло кабины было видно: за рычагами управления сидит, улыбается Иван, а позади трактора, ковыляясь на дорожных ухабах, катится все та же прицепная тележка.