Конь-беглец
Шрифт:
Однако благодатная передышка продолжалась едва ли дольше часов трех. Сквозь сон Сивый услыхал, как встала лосиха, встал и лосенок. Сивый перепугался, как бы не остаться опять одному, сам быстро вскочил на ноги. Вскочил, понял: лоси пробудились всего-навсего на ранний завтрак, на кормежку.
В серой полутьме рассвета они были почти невидимы. Лишь когда они переходили с места на место, то на их ногах слегка мелькали, белели «чулки». И чуть-чуть выдавали их шорох да хруст веток, которые лосиха и лосенок объедали с молоденьких деревьев.
Сивый вспомнил собственные ночные кормёжки
В это время над черною, над зубчатою лесной кромкой горизонта, на восточной стороне, небо стало медленно наполняться слабым светом. Ниже холма по широкой долине расплылся туман. Оттуда потянуло опять сыростью, болотным ознобом. И в той вот болотной стороне, в тех чащобах, где вчера прошагали Сивый и лоси, внезапно возник, раздался сперва заунывный, тоскливый, а потом и до мороза по коже явственный, душу раздирающий вой.
Сивый дрогнул, кинулся к лосихе. И лосенок прижался к ней. Но лосиха невозмутимо, безо всякой поспешности обернулась туда, откуда вой прилетал. Она стояла, слушала, а когда вой смолк, то лосиха, будто и не было ничего, опять принялась за кормежку. Поведением своим она словно бы разъясняла и лосенку, и Сивому: «К бокам моим не жмитесь, не дрожите! Вой этот, ясно-понятно, звериный, волчий. Но они нам пока — не опасны! Мы теперь на любимом моем, на почти неприступном острове. Тропа сюда через вязкое болото одна, да и та лишь лосиная, наша. Коротконогим волкам по ней — не проход! Даже вы вчера там булькались, вязли, а волкам совсем не пройти, не проплыть. Так что пусть посиживают на том берегу, воют, а нам до них нет никакого дела!»
Так ли понял Сивый свою опекуншу-лосиху, не так ли, но дрожать перестал.
Восток в это время разгорелся и розовым, и золотым, и, хотя солнце еще только-только собиралось выглянуть, а на лосином острове все стало уже видно хорошо, светло. Вокруг четко обрисовались и нагромождения из палых деревье-су-хар, и пламенно забагровели покрашенные предвестием близкой осени макушки осин, и обозначилась каждым тонким стебельком, каждой соломинкой примятая нынешними ночёвщиками лужайка. В предвестии восхода солнца порозовел и прозрачный воздух, он стал не только осязаемым, но и — видимым.
Лишь под крутым берегом острова в болотной низине все белел и белел непроглядный туман. Да ведь и туман этакий обещал лишь погожий, славный денек, и в ожидании тепла Сивый успокоился окончательно.
А на лосенка напало игривое настроение.
На ножках-ходулях он отпрыгнул от матери, задорно, козыристо подскакал к Сивому. С ходу лбишком он ткнул Сивого в бок. То есть похвастал, что он уже не совсем теленок, что у него на лбу вполне уже заметно обозначились выпуклые «шишечки», будущие рожки.
Удар «шишечками» получился почти нарошечный, их, неокрепшие, лосенок все же берег, и на такой удар Сивый не обиделся ничуть. Сивый, как говорится, сам вспомнил недавнюю молодость. Он по-своему, по-лошадиному взбрыкнул, заскакал вокруг лосенка, весело мотая головою. А тот продолжал пугать «шишечками», наставляя их на Сивого, крутился на месте.
Скакали, играли они долго. Лосиха, время от времени отрываясь от серьезного дела, от кормежки, одобрительно поглядывала на них. Когда же озорная возня стала слишком шумной, лосиха фыркнула, топнула и лосенок унялся.
Сивый перевел дух, собрался наклониться к собственному завтраку, к траве. Но глянул с высоты холма под берег. А там над поверхностью болота колыхался, как белая вода, белый туман и двигалось что-то странное.
К берегу покачливо плыли несколько темных точек. Затем они стали выше, обратились в отдельные острия-сучки. Они приближались все быстрей да быстрей, и вдруг в какой-то один миг выросли, предстали перед ясным светом парою совершенно одинаковых, непомерно широченных лопастей-рогов. И, вздымая над громадиной-башкой те лопасти, прямо перед глазами Сивого, взошел на чистый от тумана берег поразительно мощный бык-лось, именуемый еще и — сохатым. Именуемый должно быть за то, что почти железными растопырами-рогами его при желании можно было бы вздирать, как сохою, любую крепкую землю.
Белк'u лосиных глаз взблёскивали раздраженно, раздутые ноздри сердито пыхали горячим паром, зеленые водоросли, мокрая грязь прилипли к его мускулистой груди, к его округлому брюху.
Похоже, он тоже пересек болото от берега до берега. Но пересек не там, где вчера провела свой маленький отряд лосиха, а пробурлил он всю болотную топь где-то напрямик. Да этакому великану и не имело, видать, никакого значения: где да каким способом через любую трясину перебираться. Ему, при его могучести, при его величине любые трясины были не страшны, А ежели и наблюдалась в нем сейчас возбужденность, раздраженность, так это, вероятно, оттого, что появился он как раз с той стороны, где совсем недавно заводили охотничью свою песню волки.
С волками у великана-лося, похоже, произошла сшибка. И, видимо, с результатом для сохатого победным. Ну, а пучина болотная, через которую, не выбирая троп, сохатый прорвался, волчью погоню отсекла от него совсем. На берег острова он взошел пусть взвинченным, пусть сердитым, но походкою уверенной, даже царственной. А когда за тихими осинниками увидел освещенную взошедшим солнцем, высокую, на стройных ногах лосиху, то и рога свои, похожие на гигантскую, великолепную корону, поднял еще величественней, запрокинул к спине еще горделивее, — про волков, наверняка, позабыл и думать.
Глава 10
СЕРАЯ СТАЯ
Волков было четверо. Все — одна семья. Глава семьи — матерый самец, при нем — подруга волчица, да из ихнего нынешнего выводка пара молодых.
Со дня рождения молодым пошел пятый месяц, и они из толстолобых, толстолапых щенят превратились если не совсем еще во взрослых, то все-таки в довольно ловких, выносливых зверей. И родители стали их приобщать к суровому, охотничьему порядку лесной жизни, стали учить всему тому, что умели, знали сами.