Конь Чапая
Шрифт:
Устроились оне тогда сад колхозный сторожить, да еще вот лошадями потихоньку промышляли. Анка-то, стерва, в Москве гремела, в кино ее снимали, а Чапай — сад сторожить, а? Э-эх, ма.
Ну, зажили
А я, значит, работал с ими в подмосковном колхозе. Чапай жалел меня, не грузил шибко, а так — в малость, больше для видимости. Да и то, — какой уж я возчик. А еды — что, мне много ли надо…
Но беда-змея пришла. Спились оне. Всё пили да всё про черного ворона пели. И помер в 35-м годе. Да, если б, милый, оне и остались после Гражданки в енералах, так их все равно Сталин-змей усыпил бы, как Михал Василича Фрунзе, как Григория Иваныча Котовского, как многих. Что там говорить!
Я, хоть и конь, а понимал это уж и тогда. Так что оне даже и вовремя поспели.
Но перед смертию пригласили Василь Иванович какую-то старуху из Андроньева монастыря, ворожею, та что шептала надо мной, поплевала, подула мне в уши, потом повалили меня, завязали глаза и пустили кровя. Вон из этой вот мышцы… И очнулся я уже человеком.
— Контавром вроде.
— Ну да. Так-то всё вроде как человек я, и паспорт у меня, и хожу на двоих. А на самом деле — конь. Конь Чапая. Так и остался, так и хожу с тех пор.
— А не говорил твой Чапай, для чего он это с тобой сделал?
— Говорил, когда я опростался. Говорит: «Будешь, Бирюк, жить дальше, в тебе память моя останется». Но я не понял. Дык что ж… Хожу, живу.
— Работаешь?
— А как же. Гружу вагоны на Курской-товарной. Сила-то ведь у меня конская, не людская. Плотют ничаво.
Конь помолчал, допил водку.
— А таперь вот и пью. Спасибо тебе, сокол, за кумпанию. Однако надо идти. Завтра опять мне грузить, а послезавтра у меня завпой. На три месяца. Ну, прощай.
И конь с этими словами ушел в темноту.
Где-то с вокзальной площади раздалось через минуту его дряхлое ржание. Уж не «Черного ворона» ли он пел?
Я, долго, задумчиво сидел пьяненький, смотрел на белеющий во тьме снег.
И никак не мог понять — что же это такое?