Конь с золотым седлом(Плвесть)
Шрифт:
Большое терпение у гор!
Было уже за полночь, когда я перевернулся на другой бок, закрыл глаза и собрался заснуть. Но сон отчего-то не шёл. Такое бывает в Сванетии. Здесь не чувствуешь усталости. Я полежал, полежал и опять поднял голову, заглянул в окно. Луна поднялась ещё выше, и горы отдалились, сделались более недоступными и затаёнными, а вершины их сияли ещё ярче, и река Ингури шумела и рокотала ещё яростней, громче.
Но к шуму реки постепенно привыкаешь и тогда чувствуешь многовековую, таинственную тишину
Чувствуешь дыхание ущелий, движение ледников. Чувствуешь даже рождение потоков. И тихое рождение дум своих чувствуешь…
И вдруг тишину гор вспугнул голос коня. Ржал конь. Голос его вонзился в мягкую тишину ночи, как кинжал.
Я не поднял голову. В селении много коней. Да и сам я три дня ехал на коне и, может быть, сквозь дремоту подумал, что это ржёт мой конь.
Но вот ржание повторилось. Казалось, голос коня доносился с самых гор, из потоков Ингури, со светлого ледника, призывный, тревожный, зовущий.
И я понял, что это не в конюшне и не на лугу ржёт конь.
Сделалось ещё тише. Всё примолкло, казалось, даже Ингури прижала к груди своей камни, чтобы они не рокотали и не гремели.
Конь кого-то звал. Там, где расстилались альпийские луга и росли низкие кустарники, в той стороне, где неподвижно темнела крепость царицы Тамары, раздавался голос коня. Крепость была так далеко, что голоса моего коня, коней из селения не долетели бы оттуда.
Кричал и звал кого-то другой конь. У него был громкий, дикий голос.
«Конь с золотым седлом! — вспомнил я рассказы мальчиков. — Может быть, это он?»
В горах, в ночи, призывно и тревожно ржал конь…
БЫЛ ОРЁЛ СПЕСИВЫЙ
Наш хозяин точил косу бруском, ждал, когда мы проснёмся, чтобы вместе с нами позавтракать и идти на колхозный покос.
Я позавтракал и сказал, что тоже умею косить.
— Я хорошо косить не умею, но копнить могу, — сказал Абесалом.
— А я научусь и косить, и копнить, — весело заявил Гиги.
Бачо ничего не сказал, но тоже засобирался на покос — граблями перевёртывать скошенное сено.
Хозяин замахал руками:
— Что вы? Что вы? Разве можно гостям работать!
Мы не сдавались и припугнули хозяина тем, что на сенокос пойдём с соседом.
— И сосед откажется, — сказал хозяин.
— С бригадиром пойдём- А если и он откажется, пойдём к председателю и объясним: мы хотим помогать колхозникам
— Вам и в самом деле охота покосить? — засмеялся хозяин. — Но это же нелёгкая работа, с непривычки так умаетесь, что и не рады будете.
— Твой сын Табэк может косить? — спросили мы.
— Может.
— Я живу в Тбилиси, — сказал Абесалом. — И Гиги не умеет косить. Он должен научиться? А Бачо тем более должен научиться — он живёт в селении.
Табэк сказал:
— Чефэ тоже может косить. Баучи и Гиваргила тоже могут. Бачо и Гиги не белоручки, они быстро научатся.
— Ну что ж, — вздохнул хозяин. — Желание гостя — закон для свана. Пойдёмте.
И вот мы на сенокосе. Целый день косим, копним и опять косим. У нас болят руки, и литовки иногда втыкаются в землю, звякают о камни, высекая искры. Но мы косим.
Обед. Мы опустились на свежее, густо пахнущее сено, отдохнули, поели и опять за литовки. Свистят косы, шуршит трава, падая на землю в валы. Все молчат. Устали.
На полях появился всадник на красной лошади, это председатель колхоза. Он спрыгнул с седла и всем пожал руки, даже Бачо и Гиги. Потом спросил у нашего хозяина:
— Гость у свана — это гость или нет?
— Гость.
— Тогда почему же твои гости работают? Косят траву?
— Нравится — и косим, — начали объяснять мы.
— Нет! — сказал председатель колхоза. — Гость не должен работать — это неуважение.
Хозяин смутился, посмотрел на нас с укоризною: что, мол, я вам говорил! Теперь мне стыдно!
Но тут вступил в разговор Абесалом:
— Табэк и Чефэ, Баучи и Гиваргила умеют косить, и здорово умеют. А Гиги не может…
— И Бачо не может, — добавил я.
— Да, и Бачо не может, — продолжал Абесалом. — Что же они должны, по-вашему, так и расти неумехами?
Председатель задумался, развёл руками и ничего не смог на это ответить. Он походил по покосу и, когда сел на лошадь, сказал:
— Ладно. Пусть будет воля гостя.
Абесалом прихватил с собою на покос ружьё. Мы увидели, как перелетел через гору орёл и опустился по ту сторону Ингури, на вершину одной скалы.
Ребята просили пальнуть в орла из ружья. Но мы смотрели на орла и не стреляли. Убьёшь орла— сразу опустеет скала и всё кругом: хребты, обрывы, горы и берег Ингури не будут уже такими красивыми.
Живые горы красивее мёртвых!
Вот почему Абесалом даже пальцем не дотронулся до ружья и, наверное, думал то же самое, что и я. Пусть будет гора красивой и орёл — величавым и спесивым, таким, какой он сейчас. Пусть они украшают друг друга!