Конан и цепь оборотня
Шрифт:
Скоро вонь стала невыносимой, и «домовой», потянув носом, будто только теперь почувствовал запах, объявил:
— Мазь готова. Она поможет и от нарывов, и от отека, и от… — он не договорил и принялся что-то невнятно бормотать.
Конан размотал тряпки на руке гнома. Знахарь с интересом вурдалака, рассматривающего будущую жертву на предмет полнокровия, вглядывался в рану.
— Волки?
— Именно, — хмуро ответил Конан, разбинтовывая ногу.
— Сколько волков было в стае? — старик бросил на киммерийца быстрый взгляд.
— Двенадцать.
— Вы не
— Вроде бы нет… — Конан невольно почесал затылок.
Но тут прорвало гнома. Морщась от боли и отвратительного запаха, он рассказал, что трупы волков исчезли вскоре после битвы.
Вопреки ожиданиям Конана, старик не рассмеялся. Опять забормотал что-то невразумительное, затем быстро наложил мазь на распухшую ногу киммерийца и ловко забинтовал.
— Можете ехать дальше!
— Какой там «ехать»?! — разозлился Конан, — мой друг еле на ногах держится! Нам бы отдохнуть пару дней!
— Здесь-то вы вряд ли найдете место для отдыха…
— Мы его уже нашли, — киммериец бережно уложил Хепата на низкую лежанку.
Гном тяжело, с натугой дышал и, похоже, готовился потерять сознание. Конан отстегнул пояс с мечом и сел на шаткую скамью рядом с лежанкой.
— Не ругайся, знахарь, мы хорошо заплатим, — сказал он уставшим голосом и, откинувшись на спинку, закрыл глаза.
— У меня в доме даже есть нечего, — слабо протестовал лекарь, уже зная, что все возражения окажутся бесполезными.
Этот воин сделает все по-своему. И деревне грозит беда… Не от него — он-то выдержит, а от второго… У того и рана пострашнее, и сам он хлипкий…
— Распакуй наши седельные сумки, — Конаном овладела сладкая дрема, — там вяленое мясо и вино… Да позаботься о лошадях и верблюде…
Знахарь, качая головой, вышел из хижины. Молча оглядел собравшихся перед входом стариков и старух — жителей деревни. В ответ на вопросительные взгляды хмуро кивнул.
Затем вздохнул и пошел к лошадям. Остановившись, нехотя сказал:
— Воин выдержит… И мазь хорошая… А вот второго — коротышку — надо опасаться…
Жители деревни — не больше десятка человек — понуро побрели к своим хижинам. Новая беда… А они слишком стары, чтобы бежать… Да и куда убежишь? Вокруг бродят стаи этих… Молодые пробовали убегать — и что из этого вышло?! Стало только хуже…
Наутро Конан чувствовал себя значительно лучше. Правда, иногда накатывали волны озноба, но рана почти не болела. А с лихорадкой, по совету знахаря, он боролся усилием воли. Сжимая огромные кулаки так, что трещали пальцы, он заставлял озноб отступать. Гнал его из тела, как, бывало, выгонял хмель во время внезапной ночной атаки противника.
Это был еще один прием опытных наемников: мертвецки пьяный воин, заслышав сигнал тревоги, сосредотачивался, собирал в кулак волю, с рычанием вскакивал на ноги и сражался, как лев. А после битвы, расслабившись, опять едва держался на ногах…
С Хепатом дело обстояло значительно хуже. Рука его вроде и зажила, но лихорадка донимала до потери сознания. Хмурый знахарь ежедневно смазывал его рану вонючей мазью и туго бинтовал. При этом губы лекаря непрестанно шевелились: похоже, он истово молился своим богам.
Однажды, когда гном в очередной раз лишился чувств, знахарь печально, но твердо сказал:
— Ты должен убить его.
От неожиданности Конан лишился дара речи.
— Он превращается, — продолжал старик. — Однажды ночью он нападет на тебя…
— Превращается?.. В кого?
— На вас напали не просто волки… Оборотни… Все они когда-то были людьми… Многие — из нашей деревни.
— Что ты городишь?! — рассвирепел Конан, — самые обычные волки! Я таких убивал и раньше!
— Но раньше не исчезали трупы.
— Это ему показалось! Я ничего такого не заметил!
— Но ты ведь не оглядывался.
Конан не знал, что и сказать. Молча смотрел он на друга, впавшего в беспамятство и перебирающего в бреду руками и ногами, как это делают спящие собаки… и, наверное, волки.
— Мы давно знаем эту стаю… — грустно продолжал старик, — а вожак… Вожак — мой сын. Когда в наших краях появился оборотень и покусал несколько человек, я стал искать рецепт мази, которая убивала бы эту волчью заразу. Нашел, но было уже поздно — многих растерзали, многие превратились в оборотней… Да и не всегда помогает моя мазь… Нужно еще иметь сильный дух, волю… Ты справился, а вот товарищ твой — нет… Поэтому его нужно убить, пока он…
— Нет! — рявкнул Конан, — нужно искать другой выход!
— Другого выхода нет.
— Должен быть! Должен… Когда меня околдовали, он, — Конан кивнул на гнома, по-прежнему лежащего в забытьи, — летал за одним хорошим колдуном… Нашим другом… И тот помог мне!
— Летал? — удивился знахарь.
— Да, да! Летал на пауке! Тебе не понять! — Конан метался по хижине, как зверь. Затем заставил себя успокоиться и сел на лежанку. Поправил шкуру, которой накрыли дрожащего Хепата, и твердо сказал:
— Я отправлюсь за волшебником. Сколько это займет времени — не знаю. Но ты будешь кормить его, ухаживать за ним…
— Да, но…
— Он будет сидеть на цепи!
Конан достал кошелек, бросил на стол несколько золотых монет.
— Это — задаток. А теперь принеси мне самую крепкую цепь и кузнечные инструменты…
Ночами в узких ущельях, на дне которых пенились быстрые горные речки, становилось прохладно. Конан коротал время в полудреме у костра, наблюдая за веселыми плясками гибких, как молодые танцовщицы, языков пламени. Отправившись за Эскилампом в самое сердце Карпашских гор, где вздумал поселиться волшебник, киммериец спрашивал себя — не зря ли он оставил Хепата в деревне? Смогут ли — и будут ли — ухаживать за оборотнем жители? В том, что знахарь оказался прав, Конан убедился перед отъездом. Он как раз успел приковать друга к стоящему посреди деревни дереву, как тот стал меняться. Это была страшная и болезненная процедура. Хепат корчился и оглашал окрестности ужасным ревом, когда у него смещались лицевые кости, росли клыки, а руки и ноги превращались в когтистые лапы.