Конан и призраки прошлого
Шрифт:
Но долгие размышления также не входили в привычки варвара, так что он, выдернув твердой рукой из тела Мгарс кинжал, прикрыл ее осторожно, словно боясь потревожить, покрывалом, затем оделся и, совершенно не опасаясь шемитов, болтающихся по городу, вышел на улицу.
Глава 7
Широкая прямая дорога, залитая солнцем, была утоптана так, что ни колеса, ни копыта уже не оставляли на ней следов. Не счесть караванов, прибывавших по ней в Тарантию и отбывавших из нее, не счесть одиноких странников, жаждущих счастья, славы, богатства в этом великом и пышном городе; теперь же, в преддверье Митрадеса, сюда стекался простой и знатный люд
Но, хотя стены города давно уже виднелись вдалеке, балаган Леонсо подъехал к южным — главным — воротам Тарантии лишь к вечеру. Разношерстная толпа гудела там, споря с неуступчивыми стражниками, уставшими за день от гостей, кои с огромным трудом расставались со своими монетами и все как один желали пройти в город бесплатно. А в общем, то и дело жалуясь десятнику на тупых козлов, суетящихся у ворот, стражники несколько лукавили, ибо мзда, взимаемая ими, была непомерно велика. Часть ее, конечно, шла в казну, другая же часть (и большая) в толстые кошельки самих блюстителей порядка — это было неправильно, но это было, и самые умные гости в конце концов догадывались, что происходит, платили, и проходили в город, проклиная в душе алчных стражей… Впрочем, таковые они были везде, во всех странах и у всех, даже невзрачных и жалких городских ворот.
Леонсо поступил по-королевски: ничуть не споря, он кинул несколько золотых, чем немало удивил и толпу и стражников, вследствии чего повозки беспрепятственно проехали в город, провожаемые завистливыми взглядами более жадных или более бедных.
Под красными, почти что багровыми лучами заходящего солнца Тарантия казалась божественно прекрасной. Высокие — в два, а то и в три этажа — дома были построены не только из простого камня, но и из жадеита, гагата и мрамора; окна их, большей частью обращенные на улицу, переливались разными цветами, что казалось особенно красивым именно в это время, а под крышами на узкой и короткой ступени величественно стоял каменный Митра — везде одинаковый — взирая вниз с неизменным благодушием и пряча в бороде свою знаменитую полуулыбку.
Миновав ворота, лицедеи высыпали из повозок и завертели головами, осматривая все это великолепие. Только Сенизонна бывал в Тарантии в далеком прошлом, и сие обстоятельство не могло не испортить настроения его приятелям, ибо красавец незамедлительно надулся как индюк и громко шипел, выражая таким образом презрение к всеобщему глупому, по его мнению, восторгу. «Ну что здесь хорошего, козел?» — ныл он, дергая за полу куртки Енкина. — «Рыжий, чего выпучился, а? Тебе нравится эта развалюха?» — и заглядывая в лицо Мадо, он небрежно махал тонкой рукой в сторону пирамидального строения, окруженного колоннами цветущих каштанов. Когда наконец Леонсо, потеряв терпение, взял красавца за шиворот и зашвырнул в повозку, радужное настроение лицедеев было окончательно разрушено.
— Хочу в кабак, — мрачно заявил Ксант и вопросительно посмотрел на отца. — Я должен пожрать, иначе при виде этого недоноска меня стошнит.
— Меня тоже, — подтвердил Михер. — Как ты еще терпишь его, Леонсо?
— Ты, что ли, лучше его? — неожиданно вступился за Сенизонну Мадо. — Все вы подонки, смотреть на вас противно.
— Сам подонок! — злобно выкрикнул из повозки наказанный красавец и тут же заскулил, раскаиваясь.
— Ах ты… вонючка! Да я тебя сейчас растерзаю! — взъярился рыжий, сжимая кулаки. В ответ ему раздалось шипение, перемежаемое отборными ругательствами и повизгиваниями: Сенизонна отлично знал, каков Мадо в гневе и связываться с ним не имел желания.
— Заткнись,
— А почему я? Мадо, Мадо… Первый Ксант начал!
— Заткнись, говорю.
— Посмотри, Леонсо! — робко промолвил Играт, который не выносил ссор, испытывая при этом нечто вроде медвежьей болезни. — Как раз кабак! «Три свиньи и поросенок»… Зайдем?
Леонсо молча кивнул. На яркой вывеске, освещенной изнутри светильником, соблазнительно розовела баранья нога; рядом с ней, кривая на один бок, белела вздыбленной пеной глиняная кружка; под вывеской находилась дверь — крепкая, дубовая, с толстой железной цепью, призванной охранить заведение от воров темной ночью — но сейчас дверь была гостеприимно распахнута, и, хотя тупая рожа исполина вышибалы не способствовала желанию войти, лицедеи гурьбой ввалились в душное нутро переполненного кабака.
Звон кружек и хмельной гомон мгновенно излечили всех от дурного настроения. Расчистив себе место за длинным столом, они живо уселись и потребовали баранины с бобами и пива — столько, сколько осталось еще в хозяйском погребе после нашествия нынешних посетителей. Делая столь роскошный заказ, Леонсо небрежным жестом бросил слуге пять золотых, после чего лицедеи из никому не известных оборванцев превратились в самых желанных гостей: слуга ринулся исполнять приказание и вскоре сочные куски, обмазанные острым ароматным желе, начали исчезать в бездонных глотках голодных шутов, куда рекой заливалось и свежее, на удивление хорошее пиво.
Первым насытился Сенизонна. Рыгнув, он откинулся на спинку скамьи, упер в край стола колено, обтянутое черной кожей штанов, и лениво, с расстановкой сказал:
— Не нравится мне здесь, парни. Дерьмовая забегаловка, да и кормят погано…
— Ну и скотина ты! — с изумлением покачал головой Агрей. — Мадо, ты к нему поближе… Двинь ему в лоб от меня…
— Заткнись, Агрей! — Леонсо поджал губы, мрачно глядя в стол. — Надоели, Митрой клянусь… Так надоели!
— Знаешь, отец, — запальчиво начал Енкин, но в тот же миг тяжелая рука Леонсо с размаху врезала ему по шее и он слетел со скамьи прямо под ноги слуге, с радостной улыбкой спешившему обслужить богатых гостей вторично. Огромный кувшин пива, выскользнув из рук парня, довершил наказание непочтительному сыну, разбившись со звоном о его голову и облив при этом жидкостью, обычно предназначавшейся для иной цели. Обиженно скуля, Енкин поднялся и снова сел рядом с отцом, на этот раз не поднимая глаз от своей тарелки.
Заваривший эту кашу Сенизонна молчал, стараясь не замечать злобных взглядов собратьев по ремеслу. Весь вид его тем не менее говорил о прекрасном настроении, и Мадо, не выдержав, сильно ущипнул его за бок, надеясь, что грустный красавец из страха перед Леонсо орать не станет. Так и получилось: Сенизонна позеленел от боли и злости, но не издал ни звука. Удовлетворенный восстановленной им справедливостью, рыжий вернулся к недоеденному куску баранины и вонзил в него мелкие крепкие зубы, в глубине души искренне сожалея, что не может сделать то же самое с носом или ухом грустного красавца.
— Балаган? — вежливо осведомился краснолицый здоровяк, сидящий за соседним столом и потягивающий пиво из огромной кружки.
— Ну? — мрачно ответствовал Ксант.
— Гельде, — представился краснолицый всем, не обратив никакого внимания на старшего сына Леонсо. — Хозяин здешнего балагана. Давно в Тарантии?
— Только приехали, — благодушно сообщил наконец набивший вместительное брюхо толстяк Улино. — А тебе что за дело до нас, бородавка на заднице Нергала?
— Верно, хочет, чтобы мы убрались отсюда, — пробурчал Мадо.