Конан и призраки прошлого

Мак-Грегор Дункан

— Он не знает. Третий вопрос?

— Как он это собирается сделать?

— Вот! Предположим, сие доносителю так же неизвестно. И теперь твоя забота, Паллантид, просчитать в башке все фокусы, которыми может воспользоваться злоумышленник.

— Дабы достигнуть своей гнусной цели?

— Дабы.

— О, владыка, на празднике будет много возможностей… Например, метнуть в тебя дротик из толпы… Или… ты же пойдешь по базарным рядам? Хотя, здесь за тобой последуют мои доблестные Драконы… Можно подпилить доски помоста — но тогда ты провалишься вниз, и только… А еще — когда после твоей речи, государь, в небо полетят сотни стрел с праздничными лентами… Я думаю, нетрудно одну из этих стрел пустить

в тебя?

— А кто должен пускать праздничные стрелы?

— Ублюдки из балаганов. Ты же сам так приказал, владыка.

— Я помню. Кром! Вот и завязался узел! До Митрадеса остается всего пять дней и ночей… Скажи мне, старый пес, скоро ли балаганы прибудут в Тарантию?

— Ночь перед праздником все проведут здесь. Но, мой государь, ты думаешь, злоумышленник действительно существует?

— Я знаю это. Но теперь ступай. Времени у нас остается не так уж много. Я хочу, чтобы к сумеркам ты доложил мне все, что сможешь узнать об этих балаганах.

Когда Паллантид ушел, мягко ступая по коврам огромными сапожищами, король откинулся на спинку кресла и раздраженно выругался: не успел он вволю насладиться покоем, как появился какой-то ублюдок, которому приспичило отправить его на Серые Равнины! Копыто Нергала ему в зубы! У Конана на ближайшее время совсем другие планы… Если бы он мог припомнить, когда, и главное — кому наступил на хвост… Тогда можно было бы справиться с этим делом за половину дня: Черные Драконы за шкирки приволокли б сюда всех балаганных козлов, выстроили в ряд и напинали, чтоб стояли не шелохнувшись, так что Конану оставалось бы только осмотреть их поганые рожи и опознать злоумышленника. Но за свою прошлую жизнь нынешний аквилонский правитель поотрывал столько хвостов, что не было никакой возможности восстановить в памяти и трети их обладателей. Тем более, что ублюдочный мститель наверняка пострадалот Конана не сам — иначе он давно гулял бы по Серым Равнинам… Король ухмыльнулся и бросил взгляд на пузатый кувшин: и дюжины таких не хватит, чтобы изобразить все приключения. Да и стоит ли изображать? Никто и ничто не расскажет о битвах честнее самого тела воина — шрамы, нанесенные не восхищенной рукой рисователя, но рукою врага — не слукавят, не солгут…

Конан пожал плечами, смахнул небрежно со стола кувшин и встал, заправляя за тонкий золотой обруч выбившуюся прядь густых, чуть подернутых сединой черных волос. Слишком много дел накопилось за последнее время; откладывать их на потом из-за куска дерьма, одетого в разноцветное лицедейское тряпье, он не стал бы даже по велению самого Митры. А потому, пнув напоследок драгоценный кувшин так, что тот жалобно зазвенел и укатился под кресло, король вздохнул, прощаясь с надеждой напиться до потери сознания, и решительно покинул свою роскошную обитель.

Глава 3

Трижды встретили восход солнца в доме Играта веселые гости. За это время ленивый хозяин устал так, как не уставал, наверное, никогда: от постоянного смеха (порой совершенно беспричинного) низ живота его не переставал болеть, словно Играт надорвался на тяжелой полевой работе или строительстве нового дома нобиля. Но даже если бы у него болел не только низ, но и верх живота, и сердце, и почки, и печень со всех сторон — все равно он не отказался бы от знакомства с лицедеями. Хозяину казалось, что до встречи с ними жизнь его была бездумной и невесомой подобно пушинке, и в этом мире не стоила и мелкой медной монеты; каждый день походил на предыдущий как одна песчинка походит на другую и каждый — так считал теперь Играт — пуст, ибо нечего вспомнить и не о чем, совершенно не о чем поведать гостям в ответ на их бесконечные веселые байки.

И все же Митра не оставил его! Балаган,

путешествующий по свету налегке — он состоял всего из двух крытых повозок, запряженных старыми клячами неопределенной расцветки — мог направляться в Тарантию каким угодно путем: через Шем и Аргос или через Бритунию и пограничное королевство, а может, из Асгарда через Ванахейм… Да мало ли дорог в этом огромном мире? Но Податель Жизни и Хранитель Очага послал беспутных детей своих именно в дом ничтожнейшего из рабов, сухой былинки, дождевого червя, лягушачьей лапки… Играт вытер указательным пальцем вдруг навернувшуюся слезу умиления и счастья, посмотрел на Улино, Агрея и Сенизонну, кои впились губами в края глиняных кружек и с чрезвычайной бережливостью цедили винные опивки. Это было последнее, что мог им предложить ленивый хозяин: деньги, что заплатили лицедеи за постой, кончились еще вчера — на них Играт приобрел полдюжины бочонков пива; но утром от пива осталась лишь засохшая на кружках пена, и тогда пришлось продать за cорок один с четвертью кувшин вина прекрасные сапоги из мягкой и прочной кожи. Сапоги Играт получил три луны назад почти что даром — от проезжавшего из Мессантии в Танасул сапожника, брата его покойной жены, который решил остановиться на ночлег у бывшего родственника. Но — все равно сапоги было жалко.

Теперь и вино подходило к концу: целый день гости вливали его в свои бездонные глотки, обливаясь и булькая, падали на пол один за другим, кто молча, кто с хрипом, кто с песней, пока не осталось за столом трое — самые крепкие, самые здоровые — толстяк Улино, грустный красавец Сенизонна и соломенноволосый весельчак Агрей. Они-то и восседали сейчас за столом в доме гостеприимного Играта, с достоинством принимая его влюбленные вздохи и взоры и высасывая из кружек последние капли живительной влаги.

— Что, Играт, собрался-таки с нами? — заплетающимся языком пробормотал Сенизонна.

— Ну, — закивал из своего угла ленивый хозяин.

— Заче-е-м? — Улино попытался всплеснуть пухлыми руками, но покачнулся и чуть было не свалился под стол. Видимо, сообразив, что под столом ему будет тесновато, он вцепился в рукав Агрея и так удержался на своем табурете. — Зачем, безмозглая лилия моего большого сердца? Думаешь, мы только набиваем животы, спим да пляшем?

— Под Мессантией есть один гнусный городишко, — подал голос Агрей. — Глемозо называется… Так нас две луны назад оттуда гнали чуть не до самой Алиманы.

— За что? — выпучился Играт.

— А ни за что, приятель. Мы — шуты, ублюдки…

— Сам ублюдок, — недовольно скривился Сенизонна. — Пес вонючий… Но Глемозо и впрямь гнусный городишко. Только я начал рассказывать о Семее и Онзало — знаешь эту историю, хозяин?

Играт замотал головой.

— Прекрасная девушка Семея жила в далеком Иранистане… — заунывно начал Сенизонна, закатив глаза. — Губы ее, подобныелепесткам ахаяны…

— Ахаяны! Вот за то в тебя и швырнули первый камень! — презрительно надул щеки Улино. — Ахаяна не имеет лепестков, чтоб ты знал, печальная гусеница… Это маленький кустик, с виду похожий на кактус, весь в колючках. И растет он только на земле пиктов — в Иранистане о нем никто и не слыхивал!

— Можно подумать, в Глемозо кто-нибудь слыхивал! — обиженно фыркнул Сенизонна. — И не называй меня печальной гусеницей, навозная куча. Было время, я служил в войске славного Гаура в Туране и таких жирных верблюжьих горбов переколол не меньше дюжины! Так что лучше не выводи меня из терпения. Я многотерпелив, много… Но…

— Заткнись, — без тени почтения к военным заслугам Сенизонны махнул ручищей толстяк. — Я тоже не всегда выглядел таким куском дерьма.

— Расскажи о зуагирах, Улино, — встрепенулся Агрей. — Ты ведь бывал с ними?