Конан из Киммерии
Шрифт:
Конан помедлил, потом все же решился. В конце концов, он был в ее власти настолько же, насколько и она — в его.
— Иди рядом, — приказал он и, выпустив шею, схватил ее запястье. — И хорошенько думай, что делаешь. Если попробуешь шутить…
Она повела его по коридору — все вниз и вниз, пока не скрылись позади последние факелы, и он зашарил рукой по стене, не видя, лишь ощущая и чувствуя женщину, идущую рядом. Когда он ей что-то сказал, она повернула к нему голову, и он вздрогнул, заметив, что ее глаза светились во тьме, точно два золотистых огня. Смутные сомнения и еще более смутные, чудовищные подозрения зародились в его душе… и все-таки он продолжал идти. Она же вела его через такой лабиринт, через такую путаницу черных тоннелей, что даже его первобытное чувство направления было бессильно. Мысленно Конан сто раз обозвал себя недоумком за то, что последовал за нею в это мрачное прибежище тайн. Так или иначе, поворачивать назад было поздно. К тому же он вновь ощущал в темноте вокруг себя жизнь и движение, ощущал чье-то опасное, голодное нетерпение неподалеку… И если слух его не подвел, он расслышал даже смутный скользящий шумок, который затем удалился, повинуясь приказу, который шепотом отдала девушка.
В конце концов она привела его в покой, освещенный таинственным светом семи черных свечей, горевших в канделябрах невиданной формы. Конан понял, что они находились глубоко под землей. Комната была квадратной, со стенами и потолком из полированного черного мрамора. Она была обставлена в древнестигийском духе: Конан увидел ложе из эбенового дерева, обтянутое черным бархатом, а рядом, на черном каменном возвышении, стоял резной саркофаг.
Конан нетерпеливо переминался, поглядывая на черные арки: в комнату сходилось сразу несколько коридоров. Но девушка не пошла дальше. С кошачьей грацией растянулась она на ложе и закинула за голову руки, глядя на Конана из-под длинных загнутых ресниц.
— Ну? — спросил он нетерпеливо. — В чем дело? Где Тутотмес?
— А куда нам спешить? — отозвалась она. — Что значит час… или день… или, если на то пошло, год или столетие? Сними маску, я хочу увидеть твое лицо.
С раздраженным ворчанием Конан стащил с себя громоздкий головной убор. Девушка окинула взглядом его темное, в шрамах лицо, горящие глаза и одобрительно кивнула:
— Я вижу в тебе силу… огромную силу. Ты мог бы задушить вола!
Конан беспокойно вглядывался в темноту проходов, держа руку на рукояти ножа. Его подозрения все возрастали.
— Если ты завела меня в ловушку, пеняй на себя, — сказал он, — Любоваться результатом тебе уже не придется. Может, слезешь наконец с дивана и сделаешь что обещала? Или мне тебя…
Он не договорил. Случайный взгляд, брошенный на саркофаг, упал на посмертную маску, исполненную из слоновой кости со всей дотошностью давно забытого искусства. В чертах резной маски Конану померещилось нечто знакомое, нечто внушавшее смутное беспокойство… Потом он потрясенно осознал, в чем дело. У маски и у девушки, растянувшейся на ложе, было одно и то же лицо! Сперва он решил, что девушка послужила скульптору моделью — но ведь саркофагу было самое меньшее несколько столетий! Архаичные иероглифы были начертаны на его лакированной крышке. Конан принялся рыться в памяти, выискивая обрывки познаний, которых он в течение своей бурной жизни успел-таки поднабраться. Один за другим узнавал он древние письмена и наконец прочитал:
— Акиваша!
— Ты слышал что-нибудь о принцессе Акиваше? — спросила девушка.
— Кто же про нее не слыхал, — буркнул Конан. Имя древней принцессы, столь же прекрасной, сколь и греховной, еще жило в легендах и песнях, которые помнил весь мир, — и это при том, что уже десять тысячелетий миновало с тех пор, как дочь Тутхамона веселилась и пировала в черных залах старинного Луксура.
— Ее единственный грех — это то, что она любила жизнь во всех ее проявлениях, — сказала стигийка. — Она приняла любовь Смерти, чтобы получить Жизнь. Ей невыносима была мысль о старости и морщинах, о том, чтобы умереть ссохшейся и поблекшей. Она отдалась Тьме и получила в подарок жизнь, жизнь, неподвластную старости и увяданию. Она укрылась во мраке, обманув смерть…
Конан свирепо взглянул на нее сузившимися глазами. Повернувшись, он сорвал крышку с саркофага. Там было пусто. От смеха девушки, прозвучавшего за спиной, кровь застыла у него в жилах. Конан резко обернулся к ней, чувствуя, как сзади на шее шевелятся волоски.
— Ты — Акиваша!
Она вновь рассмеялась, тряхнула блестящими волосами и раскинула руки:
— Да, я — Акиваша! Я — женщина, никогда не знавшая ни смерти, ни старости. Та, которую глупцы считают вознесшейся на небо к богам, покинувшей землю во всем цвете юности и красоты, чтобы вечно царствовать в какой-нибудь небесной стране! О нет! Лишь во тьме могут смертные достигнуть бессмертия. Десять тысяч лет назад я умерла, чтобы жить вечно. Люби же меня, могучий варвар!
Гибко вскочив, она подбежала к нему, приподнялась на цыпочки и обняла его за шею. Глядя сверху вниз в ее прекрасное запрокинутое лицо, Конан ощутил пугающее влечение — и ледяной страх.
— Люби же меня, — шептала она, откинув голову, смежив глаза и приоткрыв губы. — Дай мне крови, чтобы обновить мою юность и поддержать вечную жизнь! Я и тебя могу сделать бессмертным. Я дам тебе мудрость всех веков, открою тебе тайны, хранившиеся во мраке храмовых подземелий тысячелетие за тысячелетием. Я сделаю тебя королем призрачных орд, что пируют меж древних могил, когда ночь окутывает пустыню и летучие мыши резвятся в лунном луче. Мне надоели жрецы, маги и пленницы, которые так истошно кричат у порога смерти. Мне нужен настоящий мужчина… Люби же меня, варвар!
Она склонила темноволосую голову на его могучую грудь, и он ощутил острый укол в основание шеи, у горла. Выругавшись, Конан оторвал девушку от себя и швырнул прочь, на ложе:
— Будь ты проклята, упыриха!
Кровь тонкой струйкой сочилась из крохотной ранки.
Акиваша взметнулась на ложе, точно змея, изготовившаяся укусить. Желтое адово пламя горело в ее огромных глазах. Ее губы раздвинулись, обнажив острые белые зубы.
— Глупец! — выкрикнула она. — Ты думаешь спастись от меня? Ты кончишь свою жизнь здесь, со мной, в темноте! Я завела тебя глубоко в подземелья, и одному тебе отсюда не выбраться. Ты не сумеешь одолеть или миновать тех, кто стережет эти тоннели. Если бы не я, сыны Сета давно уже набили бы твоей плотью утробы. Я еще напьюсь твоей крови, глупец!
— Прочь, пока я не изрубил тебя на куски! — зарычал Конан, и по его телу пробежала дрожь отвращения. — Может, ты и вправду бессмертна, но я тоже не шутки шучу!
Он попятился к арке прохода, сквозь который они вошли… и тут свет неожиданно погас. Все свечи потухли одновременно, хотя каким образом, Конан так и не понял: Акиваша их не касалась. Он услышал за собой смех упырихи, сладкий, как яд, как музыка Преисподней. Конан зашарил по стене в поисках выхода, покрываясь потом и чувствуя, что пропал. Нащупав наконец отверстие, он ринулся наружу, не особенно разбираясь, та ли это арка, которую он искал, или другая. Единственная мысль билась у него в голове: скорее покинуть зловещий чертог, где столько веков обитала прекрасная и омерзительная живая покойница.
Точно в дурном сне, мчался он вперед и вперед по темным закоулкам извилистых подземных тоннелей. Сзади и по сторонам то и дело слышались шорохи ползущих тел, а однажды вновь донеслось эхо сладостного и жуткого смеха, что он слышал в покоях Акиваши. На каждый звук, примерещившийся или реальный, Конан отвечал яростным взмахом ножа. Один раз его клинок вспорол нечто податливое и тонкое — паутину? В отчаянии Конан чувствовал, что с ним играют, завлекая его все глубже и глубже в беспредельную ночь, где его наконец разорвут клыки и когти чудовищ…