Конан у Ворот Зла
Шрифт:
Наконец они с Бовену оказались в таком месте, где туннель расширялся, а потолок поднимался, образуя своды. Камень стен пещеры в свете голубого колдовского сияния был серовато-пурпурным. Его поверхность казалась слишком гладкой, чтобы быть естественной, и на стенах теперь совершенно отсутствовали какие-либо барельефы. Повсюду толстым слоем лежала пыль, за исключением круга в середине помещения, диаметром в длину копья. Создавалось впечатление, что круг вытерли лишь несколько секунд назад.
В середине возвышалась статуя. Высотой в человеческий рост, но куда более широкая в плечах. Даже гигант-киммериец выглядел мальчишкой рядом с ней. Статуя была совершенно чистой. Конану лишь показалось, что камень покрыт чем-то напоминающим чешую.
Да и глаза статуи странным образом напомнили киммерийцу рептилию. Страшные воспоминания холодом пронзили Конана. Неужели это один из легендарных валузийских человеко-змей? Они были такими древними, что воевали еще с атлантами, и исчезли еще до того, как поднялась в своем черном величии давным-давно исчезнувшая в тумане времен Ахеронская империя. Но кое-что из магии человеко-змей дошло до нынешних времен. Говорят, что именно эта магия лежит в основе культа Сэта. великой змеи.
Конан подошел поближе, стараясь не наступать на круг. Должно быть, здесь действовало волшебство, образующее его, и Конан не хотел испытывать судьбу. Киммериец обошел статую, усилием воли подавляя леденящие сомнения. Ему хотелось, чтобы Бовену собрал свою волю, чтобы он не трясся и, упаси боже, не упал в обморок от ужаса. Древнее колдовство пахло страхом, подобно хищникам. По крайней мере, в течение своей жизни киммериец не однажды убеждался в этом.
Был ли это человеко-змей из Валузии? И чешуя и глаза — все говорило за то, что Конан не ошибся. Но были и свидетельства обратного. Статуя напоминала старого наемника, уставшего от долгой неблагодарной службы под командованием тех, чьи кулаки были скоры на расправу. Однако человек, служивший скульптору моделью, был из тех, кто верил своему командиру и всегда был готов следовать за ним. Если это человеко-змей — валузиец, то у парня, по всему видно, гордости и достоинства хоть отбавляй. Хотя это и сам скульптор мог постараться! (Однажды в Аргосе Конан заказал себе портрет. Когда он увидел, что сотворил художник, он вышвырнул рисунок в окно, а следом полетел и сам художник.) Более всего Конана беспокоило не то, что являла собой статуя. Его беспокоило само ее существование. Неужели Скира оказалась столь коварной, что воспользовалась, разговорами на расстоянии только для того, чтобы отправить его и его отряд в пещеру, где находился этот каменный истукан, которого ее отец собирался оживить? Оживить и сделать непобедимым воином пиктов. Оживить ценою жизни Конана и его отряда.
При этой мысли пещера показалась Конану даже холоднее, чем ночь снаружи, а колдовской свет — еще более зловещим. Конан поборол в себе желание вступить в круг и сбросить статую с постамента. Если бы та разбилась, вряд ли всей магии Лизениуса хватило бы, чтобы оживить…
Конан прыгнул в круг и изо всей силы долбанул статую. С таким же успехом киммериец мог бы бросаться на стены пещеры. Три раза Конан накидывался на статую, и три раза статуя встречала его удар, даже не дрогнув. Единственное, чего добился киммериец — посадил себе новые царапины и синяки.
— Конан! — сказал наконец Бовену. — Долго ты еще собираешься испытывать терпение богов?
— До тех пор, пока им это все не осточертеет и они не поразят меня гневом. Либо не помогут мне обрушить эту проклятую статую, — проворчал киммериец. Однако больше наседать на каменного истукана он не стал.
Он находился внутри круга, но не заметил там ничего подозрительного. Однако в воздухе явно чувствовалась сила — сила великая и древняя. А если она, как надеялся варвар, и ослабела за бесконечную вереницу лет, то все еще была смертоносной.
Конан угрюмо глянул на статую. И тут ему почудилось… Проклятье! Следы, оставленные на камне пыльными подошвами киммерийца вдруг вспыхнули мертвенным пламенем и в мгновение ока исчезли. Что за бред? Наверное почудилось… Но тут варвар заметил, как ошарашенно пялится на каменного исполина Бовену, и понял — нет, колдовство произошло на самом деле. Они оставили лежать трупы там, где бросили их, и пошли назад.
— Пусть теперь статуя препирается с духами упрямых пиктских парней, — заметил Конан.
Они были уже на полпути к наружной пещере, когда киммериец услышал пиктские барабаны и боевые кличи, а затем значительно более громкие и близкие, возбужденные голоса бамула. Конан с Бовену переглянулись и со всех ног бросились вперед.
Лизениус возблагодарил богов, которым не возносил молитвы в течение уже многих лет, за то, что два заговора, в которых он сейчас более всего нуждался, можно было сотворить внешне совершенно неприметно.
Займись он магией открыто, это встревожило бы пиктских охранников. Тут они вспомнили бы о его репутации, и в дело пошли бы кулаки, копья, стрелы и ножи. А на хакана, посланного Вурог Ианом, заклятия вообще не оказывали никакого действия. Лизениус увидел это существо сидящим на корточках на противоположной стороне костра. Глаза чудовища горели, как адские угли. Стоит прийти команде от его хозяина, как чудовище тут же бросится через костер и в мгновение ока вонзит клыки в горло Лизениуса.
В тот момент, когда он осмелится пошевелиться или произнести слово, решил Лизениус, с этим чудовищем и всеми его сородичами будет покончено. Без этих тварей шаман настолько потеряет свои колдовские силы, что превратится в простого мошенника.
Лизениус собрался с мыслями. На этот раз, несмотря на тревогу, ему удалось полностью сосредоточиться на статуе, что находилась в пещере, и вместе с тем не утратить контроль над окружающим.
— Клянусь Силой Семи Вод и Пяти Гор, клянусь Ибисом, Митрой, Кромом и Сэтом, клянусь Проклятием Нерожденного Феникса!
Слова страшного заклятия гулко отдавались у него в мозгу, будто голова волшебника стала пещерой, где герольд зычно выкрикивает послание. Лицо Лизениуса оставалось неподвижным — маска, способная скрыть за собой всю магию мира; дыхание его бьшо ровным, руки неподвижно лежали на коленях, будто спящие младенцы, которых он как-то показывал Скире, когда той было пять лет.
Тем уголком сознания, который еще не был поглощен магией, Лизениус вновь, с новой силой, вознес молитву. Но на этот раз не кому-то конкретно. Он просто молил всех богов, чтобы его ночная работа удалась и чтобы сам он остался таким, как был, и смог еще раз, в который уже раз, удивить свою дочь. Ему не хотелось изменяться. Да и много ли ему надо? Всего-то един день, наполненный прежней любовью дочери, — этого было бы более чем достаточно.
О большем он просить не мог. Слишком многое лежало теперь между ними. Скира перестала быть девочкой, если, конечно, верить ее «голосу-призраку».
И хотя многое и прежде разделяло их, Лизениус ясно видел: он еще найдет способ отомстить за смерть жены. Он обязан сделать это: его прекрасная супруга заслуживала и большего. Но сделает он это так, чтобы больше не подвергать Скиру риску. Он не имел права причинить ей какой-либо вред. Сперва нужно оградить от опасностей дочь, а после этого Лизениус начнет свою последнюю битву, не рискуя в ней уже ничем, кроме собственной жизни и рассудка.