Концепция лжи
Шрифт:
– Вам нравится? – спросил сопровождавший Леона паренек-менеджер.
В его голосе прозвучала ревнивая гордость. Макрицкий подошел к окну, отдернул штору и несколько мгновений всматривался в серое здание напротив – скорее всего, многоквартирный дом для респектабельных буржуа.
– Это лучше, чем я мог рассчитывать, – улыбнулся Леон, оборачиваясь. – Думаю, что смогу порекомендовать ваше заведение своим друзьям…
После душа он заказал в номер бутылку вина и сыры, завернулся в плотный гостиничный халат и включил проектор. Чуть кисловатый «сухарь» оказался ожидаемо превосходным; млея в кресле, Леон щелкал бесчисленными каналами Евросети и прикидывал, какие достопримечательности посмотреть и где поужинать.
– …доктор Артур Чизвик, профессор ряда европейских университетов, провел вчера дискуссию в Римском Гуманитарном Клубе, чем, как всегда, вызвал немалое оживление среди научной общественности Вечного Города…
Леон встрепенулся, но поздно – миловидная дикторша уже плела ахинею о каком-то форуме любительских театров Южной Европы. Макрицкий досадливо поморщился, вырубил проектор и пару минут задумчиво потягивал вино, замерев в кресле. Затем он поднялся, достал из кармана пальто свой индивидуальный коннектер и принялся рыться в его памяти.
– Сэр Артур? – почтительно произнес он. – Рад вас слышать… это Макрицкий, астронавт из Киева, вы меня еще не забыли?
– О, Леонид! – в ухо ему ударил журчащий басок, – Почему же я должен вас забыть?.. Как ваше здоровье, юноша?.. надеюсь, ваша ужасная авария не выбила вас из колеи?
Три часа спустя Леон сидел перед огромным затемненным окном дорогого ресторана на побережье, и смотрел, как к недалекому причалу подходит зализанный, полупрозрачный катер с туристами. Вечный Город давно дорос до моря. В Штатах рождественские каникулы начинались с первых чисел декабря, и в Рим уже ударила волна туристов – возбужденных, увешанных видеотехникой и традиционно жующих. По обилию темнокожих лиц Леон сразу понял, что на катере в основном американцы. Его передернуло, и тут он в очередной раз подумал о том, что по крайней мере здесь, в золоченой пятизвездочной «Виченце», ему не придется терпеть соседство чавкающих люмпенов.
К его изумлению, среду туристов оказался и Чизвик. Леон сразу узнал его невысокую коренастую фигуру в распахнутом, коротеньком пальто, уверенно поднимающуюся по лестнице к ресторану.
– Мне нравится ваш выбор, мой мальчик, – сообщил профессор, сбрасывая пальто на руки подбежавшему гардеробщику, – впрочем, вы можете себе это позволить, не так ли? Х-ха-ха… ну, что у нас тут с картой вин? Не поверите, но Италию я люблю даже больше, чем Францию – и все из-за вин, юноша. Вы, конечно, в этом ни черта не соображаете, но поверьте мне, пройдет время…
– Вы, кажется, бывали в Крыму? – с улыбкой поинтересовался Леон.
– Что? – изумился Чизвик, отрываясь от красной кожаной папки; широколицый, с огромными, обведенными кругами глазами, он всегда напоминал Леону сову, – Ах, в Крыму… конечно же, вы разве забыли? Там была конференция… ах, вы, верно, о винах? Да-да-да, вина у вас там замечательные.
Загрузив официанта, Чизвик извлек из кармана пиджака длиннющую сигару и заговорил, вернее, залопотал, в свойственной ему странновато-поспешной манере, не слишком-то интересуясь вниманием и реакцией собеседника:
– Честно признаться, я порядком устал от Европы. Порой у меня складывается такое ощущение, что я тяну в гору какой-то неподъемный воз, и, вы знаете, самое обидное то, что в возу этом лежит некий совершенно никому не нужный груз: что-то вроде мусора, да-да-да!.. Особенно ярким это ощущение стало в последние годы. Я только и делаю, что мотаюсь по научным городкам и всяким дискуссионным клубам, а меня, подумайте, разве что не закидывают гнилыми помидорами. Антихрембериты превратились в гангрену, да, иначе и не скажешь, это настоящая гангрена, поразившая мыслящую часть европейской элиты. И, что самое для нас с вами печальное, авангардом здесь выступает молодежь – подумайте Леонид, это те, кому строить Европу!.. Нашу с вами Европу, Леонид: разве вам не страшно?
Макрицкий покачал головой. Чизвик давно уже стал заметной шишкой в ООНовской Комиссии по Контакту. Его основным полем деятельности была «популяризация» идей, заложенных в Кодексе, этим делом он занимался лет этак двадцать. Раньше все шло нормально – эйфория, вызванная «приобщением» к галактическому сообществу, продолжалась на Земле несколько десятилетий. Позже (в те времена, когда Леон начал учебу в Академии) стали раздаваться осторожные голоса прозревших скептиков: а что, собственно, нам известно об этом самом «сообществе»? Для Чизвика и таких как он, начались первые трудности, – тогда, впрочем, еще относительно легко преодолимые. А вот затем…
Доктор Артур верил своим надменным друзьям с далеких звезд, как богам. Иногда Леону казалось, что и в них он верит, как в богов. На свете всегда существует немалое количество людей, легко заражающихся вирусом слепого, младенческого идеализма; Чизвик был одним из них.
– Я думаю, что дело не так уж плохо, доктор, – осторожно заметил Леон. – Просто сейчас Европа вступила в новый э-ээ… в период новых бунтов. Молодым нужно выпустить пар, вот и все. Вам не кажется?
– Что? Бунты? Вы в своем уме, юноша? Бунты, пф-ф! Только бунтов нам сейчас и не хватало! Через полгода нам предстоит обсуждение договоренностей о разработке Солнечной системы, а вы говорите мне о каких-то там бунтах. Что, интересно, подумают об этом наши друзья?
Слово «друзья» Чизвик произнес с придыханием, так говорят о безнадежно утерянных возлюбленных… Леон поскреб себе шею. Договоренности о разработке, повторил он про себя. Значит, дело выглядит уже так серьезно, а я и не знал! Год назад об этом говорили как о далеком-далеком проекте, но, конечно же, такие, как Чизвик нашли способ ускорить процесс.
– С гангреной нужно бороться, – горячо сообщил Чизвик. – В противном случае она пожрет нас, не так ли?
– Наверное, в последнее время вам стало тяжело работать?
Профессор скорбно покачал головой.
– Не в этом дело, друг мой, нет, не в этом… Мне стыдно, вы понимаете меня? Да-да-да, мне стыдно перед нашими друзьями. Видя все это безобразие, они смотрят на нас как на малых детей. Несомненно, мы и впрямь являемся таковыми, но неужели нельзя вести себя чуточку ответственнее?
– Я давно уже не ощущаю себя ребенком, – хмыкнул Леон.
– А-аа!.. Разве вы не понимаете, о чем я говорю? Разве не нелепы все наши проблемы, если посмотреть на них с точки зрения обычной, не замутненной эмоциями логики? Разве не могли мы решить их еще сто, может быть, даже двести лет назад?