Кондотьер Богданов

Дроздов Анатолий

Штурман привстала и, ойкнув, шлепнулась обратно. Богданов молча расстегнул лямки ее парашюта (привязными ремнями в их эскадрилье не пользовались) и легко вытащил Лисикову из кабины. Весила она меньше, чем ФАБ-50. Усадив штурмана на крыло, Богданов осмотрел ее ноги и присвистнул: на левом бедре расплывалось по комбинезону темное пятно. Летчик вытащил из нагрудного кармана перевязочный пакет, зубами сорвал прорезиненную оболочку и туго перевязал рану прямо поверх комбинезона. Лисикова постанывала, но видно было: сдерживалась. Богданов осторожно водворил ее обратно в кабину, после чего забрался к себе. До рассвета делать было нечего, оставалось ждать.

…С особистами ему не везло. Осенью сорок первого его послали

с рацией и продовольствием в окруженную под Вязьмой армию. Поляна, которую отвели окруженцы под аэродром, оказалась маленькой, и Богданов по неопытности влетел в кусты, побил винт. Второй По-2 (тогда еще У-2) улетел. Сослуживец пообещал следующей ночью привезти винт, но на рассвете явился «мессер» и сжег беззащитный самолет. Сослуживец не прилетел (позже выяснилось, что его сбили на обратном пути), и Богданов стал пробираться к своим. Зарос, отощал, но выбрался. Попутки довезли его до аэродрома, а там прищемил особист. Посадил на «губу» и ежедневно таскал на допросы. Богданов, не в пример другим, вышел из окружения в форме, при оружии и документах, но особист именно это счел подозрительным. Твердил как попугай:

– Кто и как тебя завербовал? Какое задание дали?

Фамилия у лейтенанта НКВД была Синюков, и Богданову, ошалевшему от бесконечных допросов, стало казаться, что лицо у лейтенанта тоже синее, как у упыря.

– Пишите! – сказал он, не выдержав. – Расскажу про задание.

Синюков с готовностью схватился за карандаш.

– Немцы поручили передать лейтенанту НКВД Синюкову, – четко выговаривая слова, сказал Богданов, – что не там шпионов ищет!

Особист от злости переломил карандаш пополам.

– Под трибунал пойдешь! – прошипел. – Завтра же!

Однако завтра на гауптвахту, устроенную в сарае деревенского дома, пришел не особист, а командир полка Филимонов. Протянул Богданову пояс с кобурой.

– В полку три летчика остались, – сказал сердито, – а ты прохлаждаешься. Марш в строй!

Богданов козырнул и побежал к штабной избе. Особист от него отстал, но разговора не забыл. Год спустя Богданов со штурманом Колей Сиваковым в составе звена вылетели на бомбежку железнодорожной станции Ясное. Чтоб не привлекать внимания немцев, шли к цели порознь, разными маршрутами. И по пути увидели другую станцию, Петровку, забитую эшелонами. На станции даже горели фонари – немцы не опасались налета.

– Командир! – закричал Сиваков. – Ну, ее на хрен, эту Ясную! Ребята сами справятся. Нельзя такую цель упустить!

Покойный Коля, как и Богданов, был парнем порывистым – надо ли говорить, что спора не возникло? Они подкрались к станции на скольжении, бесшумно, и Коля, словно руками, положил первую ФАБ-50 прямо в стоявший под разгрузкой состав с цистернами. К небу взметнулось высокое пламя, Богданов развернулся, и Коля спустил вторую бомбу на паровоз у выезда со станции – закупорил путь. После чего они еще четырежды заходили на цель, а в завершение Коля построчил из «шкаса». Вся станция была объята пламенем, пылали нефтеналивные цистерны, с грохотом взрывались снаряды. Обратной дорогой они с Колей пели. А по возвращении угодили на гауптвахту.

– Где были, куда бомбы сбросили? – тянул жилы Синюков. – Какая Петровка? Ее «Пе-2» разбомбили из соседнего полка – я звонил. Признавайтесь, трусы!

Мурыжили их несколько дней, после чего внезапно, без всяких объяснений выпустили. Позже Богданов узнал, что командующий фронтом велел представить летчиков, разбомбивших станцию Петровка (из-за чего сорвалось наступление немцев), к званию Героев. Разведка выяснила, что на станции сгорели двенадцать эшелонов и семь паровозов. Командир полка «Пе-2» заикнулся о своих, но на столе командующего лежало донесение: станцию бомбил У-2. К тому же Пе-2 ночами не летают… Богданова с Колей выпустили, но Героев не дали – Синюков похлопотал. Вручили каждому необычную среди летчиков медаль «За отвагу» и велели молчать. Они с Колей и рады были: не за орденами летали.

Спас их тогда Филимонов, лично доложивший командиру авиадивизии о случившемся. По просьбе Филимонова Синюкова куда-то перевели, его заменил Гайворонский – тучный, мордатый капитан. В отличие от Синюкова, держался он просто, шпионов под кроватями не искал и любил посидеть в компании с летчиками. Выпив, Гайворонский вспоминал семью (у капитана было двое детей) и хвастался красавицей-женой. Черт дернул Богданова за язык. Надо сказать, выпили они немало. Экипажам ночных бомбардировщиков фронтовые сто граммов наливают за завтраком, когда не только пить – есть не хочется. Поначалу водка оставалась в графинах, но потом кто-то сообразил переливать во фляги – про запас. Насобирали, набрались… Погода стояла нелетная… Богданов и сболтни:

– Что скажете своим детям, товарищ капитан, когда домой вернетесь? Вы ни разу в сторону немцев не выстрелили!

Гайворонский побагровел и пулей выскочил из столовой. Леня Тихонов, друг, покрутил пальцем у виска. Богданов сам понимал, что сморозил. Что его разобрало? Может, иконостас из орденов на груди особиста? У Богданова орденов хватало, но у капитана больше. А ведь Богданов летал чуть ли каждую ночь…

Капитан отыгрался скоро. Богданова сбили, он сел на вынужденную в немецком тылу. Коля Сиваков погиб – снаряд малокалиберной зенитки разорвался у него в кабине. Богданов в одиночку пошел к своим. Тыл кишел немцами, добираться к своим в форме и с документами даже думать было нельзя. В ближней деревне Богданов оставил все, кроме пистолета. Старик, принявший форму и документы (особенно жалко было орденов), дал взамен промасленный комбинезон и бумажку, где говорилось, что предъявитель сего служит у немцев на железной дороге. Одежда и бумажка принадлежали покойному сыну деда – тот умер от тифа. Богданов запомнил название деревни, фамилию старика и потопал к фронту. Пришлось прятаться в лесах, отстреливаться от полицаев (одного убил, остальные отстали), к своим вышел только на четвертый день. Вот тут Гайворонский и взял его в оборот. Дело шил серьезное – измена Родине, пахло не штрафбатом – расстрелом. Филимонов, золотая душа, выручил снова. Послал в тыл По-2 – экипаж Лени Тихонова вызвался добровольно. Ребята ночью сели у деревни, забрали у деда форму и документы Богданова, заодно привезли письменное объяснение старика. Рисковали, конечно, но сделали как надо. Капитан скрипел зубами, но Богданова выпустил. Расстались они плохо. Богданов понимал: в следующий раз не повезет.

Богданову дали новый самолет, но летал он теперь как связной и транспортник. Никто не хотел к нему штурманом. Летчики – народ суеверный, три убитых штурмана у пилота – достаточное основание не спешить занять их место. Богданов злился, ходил к командиру полка, тот лишь плечами пожимал. Но однажды сказал:

– Есть рапорт оружейницы Лисиковой. Закончила летную школу, штурман, просилась в 46-й гвардейский полк, где одни женщины. Там не взяли – добровольцев хватает. Чтоб не сидеть в запасном полку, переучилась на оружейницу. Девка хорошая, служит добросовестно. Возьмешь?

Богданов поморщился:

– Баба? Нужен опытный штурман!

– Тебе-то зачем? – усмехнулся Филимонов. – Ты на карту раз глянешь – и запомнил! Сколько раз летал к партизанам и на выброску диверсантов без штурмана? Не заблудишься! Главное – бомбы метко бросать. Справится!

– Дайте хотя бы проверить! – взмолился Богданов.

Филимонов согласился. Богданов несколько раз вывез Лисикову в учебные полеты, втайне надеясь, что малявка напутает или сделает что не так. Не вышло. Не то, чтоб Лисикова показала класс, но в воздухе ориентировалась уверенно, бомбы бросала точно. Богданов нехотя согласился.