Кондотьер

Петроград встретил Генриха мелким холодным дождем, то и дело переходившим в снег. Было пасмурно, знобко, и время от времени задувал порывами ледяной ветер с залива. Ничего другого, впрочем, Генрих и не ожидал.

«Петроград!» — Он спустился по мокрым железным ступенькам на перрон и огляделся в поисках встречавших. Народу на платформе, защищенной от дождя и снега застекленной аркой крыши, оказалось гораздо больше, чем предполагало место и время.

«Содом

— Иван Иванович! — паренек, ловко протершийся к Генриху сквозь толпу, выглядел, как гимназист старших классов или студент на вакациях, но, скорее всего, был служилым.

«Прапорщик или корнет».

Одним словом, офицер.

— Здравствуй, Дима! — кивнул Генрих «со значением». — Возмужал, вырос! Я бы тебя, пожалуй, теперь и не узнал!

— Так ведь сколько лет!

— И то правда! — согласился Генрих, — Ну, что, пойдем что ли, или мы еще кого ждем?

— Нет, что вы! Что вы! Непременно, пойдем! Давайте мне ваш саквояж, Иван Иванович, и пойдемте!

«Конспираторы, твою мать! Оперетка!»

— Ну, пойдем! — Генрих бросил взгляд на часы в витраже фасада — дело шло к полудню, а казалось вечер, — выдохнул туманное облачко в пахнущий дымом и железом воздух, и пошел вперед, увлекая за собой «Диму», которому так и не отдал свою невеликую ручную кладь.

— Транспорт имеешь? — спросил Генрих, когда, пройдя через здание вокзала, вышли на набережную Обводного канала.

— Извозчика возьмем.

— Как скажешь, — пожал плечами Генрих и, шагнув к обрезу тротуара, остановил резкой отмашкой блекло-серый Сааб, украшенный извозчицкой подковой.

— Езжай, дядя, на Измайловский проспект, я тебе там укажу, — «Дима» сел рядом с извозчиком и кивнул вперед, за лобовое стекло, где дождь окончательно превратился в снегопад.

— Наше дело служивое, — «равнодушно» забубнил в ответ немолодой, но крепкого сложения извозчик. — Нам чево-с? Как прикажете, так и сделаем.

«Клоуны… И куда все подевалось?» — но два переворота и семь пограничных войн вгоняли в гроб и не такие цветущие империи. За примерами далеко ходить не приходилось. Все тут, под рукой.

Он бросил взгляд на фасад здания и непроизвольно отметил, что Ревельский вокзал действительно напоминает Восточный вокзал в Париже. Не копия, но да — сходство имеется.

— Я закурю? — на самом деле вопрос особого смысла не имел, Генрих достал уже пачку египетских сигарет и даже успел вытряхнуть одну из них себе прямо в губы. Всего лишь фигура вежливости, но, как говорится, привычка — вторая натура.

— Дымите, если приспичило, — извозчик переигрывал. В салоне Сааба явственно пахло табаком, и получалось — или автомобиль напрокат взяли, или легенду на коленке сверстывали.

Генрих в подробности вдаваться не стал и молча, закурил. Табак отдавал восточными пряностями и имел сладковатый запах, не слишком гармонируя с сумрачным величием Северной Пальмиры. Турецкие папиросы представлялись куда уместней, но их в Кенигсберге не оказалось. Пришлось довольствоваться тем, что есть.

Ехали медленно — из-за непогоды тут и там возникали пробки, все-таки Петроград большой город с оживленным движением, особенно, в центре. Свою лепту вносили, разумеется, и длинные, погромыхивающие на стыках трамваи, и огромные, как грузовые барки, двухэтажные автобусы. Так что до Измайловского проспекта добирались добрых полчаса. Ногами и то быстрее вышло бы.

— Город знаете? — тихо спросил «Дима», когда, выгрузившись из Сааба, они свернули в подворотню проходного двора.

— Сориентируюсь, — Генриху не нравилось излишнее любопытство «корнета».

«Или все-таки прапорщик?»

— Ну, тогда идите к Польскому саду, и через него в Тарасов проезд, — «Дима» остановился и протянул Генриху ключ со сложно вырезанной бородкой. — Дом сто шестнадцать Аз. Второй этаж, дверь обита черным дерматином. Остальное, как договаривались. Отдыхайте, присматривайтесь. С вами свяжутся. — И, не поклонившись, пошел обратно к Измайловскому проспекту.

«Еще и хам, — решил Генрих, шагая через анфиладу проходных дворов в противоположную сторону. — Но оно и к лучшему. Он просто не знает, кто я такой, и зачем прибыл в Петроград».

Через десять минут он стоял перед дверью, и вправду обитой черным потрескавшимся дерматином. Подъезд и лестница, и «вообще», несли следы былой роскоши: пооббитый кое-где мрамор, дубовые — с облезшим тут и там лаком — перила, потемневшая лепнина бордюров.

«Н-да, не отель „Риц“…, — Генрих отпер дверь и вошел в квартиру, — но и не трущобы».

Темноватый коридор, широко открытая двустворчатая дверь в гостиную, откуда просачивался слабый серовато-грязный дневной свет, спальня, кабинет, кухня, туалет и ванная комната. Солидная обстановка — в гостиной и кабинете из красного дерева, в спальне из карельской березы, — бухарские ковры, бронза, голландский кафель, метлахская плитка, дубовый паркет…

«Недурственно», — в холодильнике нашлась еда, немного, но на первый случай хватит. В высоком резном буфете — несколько случайным образом подобранных бутылок и ключ от сейфа, скрытого, как и следовало ожидать, за морским пейзажем в стиле адмирала Айвазовского.

«Ну, не Айвазовский же, в самом деле?»

Скорее всего, просто мастеровитый художник-маринист, но Генриха, в первую очередь, интересовало содержимое сейфа. «Прапорщик» сказал, «как договаривались», однако две недели назад в Каире этот пункт в подробностях не обговаривался. Генрих лишь бросил «горсть вшей», и теперь любопытствовал, насколько «чесалось» у тех, кто пригласил его в Петроград. Проверка на вшивость, так сказать. Мелкая, как пакость, придуманная блондинкой, но именно такие мелочи, как показывает опыт, решают в отношениях многое, если не все.