Кондратий Рус

Ромашов Андрей Павлович

Туанко наелся, схватил лук и убежал.

– Куда он? – спросил Кондратий соседа.

Старый Сюзь ответил по-своему. Кондратий его не понял и переспросил: – Куда, говорю, внук твой побежал?

Устя засмеялась:

– Пера у них потерялся. Малое дитятко!

Параська напоила всех квасом, склала оставшуюся еду в кожаный мешок, завязала его сыромятным ремнем.

– Господи благослови, – сказал, подымаясь, Кондратий. Он отмерил сорок шагов на восток от березы и расставил людей. Лес на лядине неровный: по краю липняк и березы, потом черная елка, сосна, или пожум по-ултырски. Старая Окинь и девки начали сечь кусты тяжелыми косырями. Гридя с Прохором

ушли валить крупный лес. Кондратий наказал им, чтобы оставляли десятивершковые пни, а сам повел старого Сюзя в дальний угол лядины.

Там стояла сосна в три обхвата. Он приметил ее еще зимой.

Старый Сюзь обошел сосну и поднял топор.

Кондратий засмеялся:

– Рубить наладился? День топорами с тобой промашем, не свалим.

– Пера прибежит, Рус.

– И он не сладит с этакой-то! Ты гляди. У тебя на лядине тоже такая пожум есть.

Кондратий вырубил дольный паз, просунул топор и стал отдирать сосновую кору. Она отдиралась легко, как лыко с лубка.

Старый Сюзь покачал головой, попробовал пальцем острие подсечного чера и тоже стал вырубать с другой стороны сосны паз в два локтя.

– Тятя!

Кондратий оглянулся, увидел простоволосую Устю. Она бежала к нему по густо заросшей лядине и кричала:

– Ивашку, тять! Ивашку убили поганые!

Кондратий рванул топор. На блестевшем топоре алели капельки соснового сока. Он вытер клейкий сок о штаны…

– Пожум-орт! Пожум-орт! – запричитал старый Сюзь, пятясь от сосны, как от медведя. По ихнему, по-ултырски, у иной сосны тоже людская душа. Срубишь такую, как человека убьешь.

Кондратий пошел по лядине к березам. Старый Сюзь кричал ему, поминая Йолу и хозяина лесаворса-морта. «Эх, Ивашка, Ивашка! – думал Кондратий. – Не долго ты прожил…» Вспорхнули рябки из-под ног и скрылись. Желтобокие трясогузки верещали и кружились над ним, плакал коршун, как малый ребенок. Кондратий шел тяжело, давил зеленый подлесок, запинался за корни и валежины.

Устя брела за ним и выла:

– Изведут нас поганые! Изведут!

Ивашка лежал под березой. Кондратий опустился на колени, повернул сына на брюхо, содрал с раненой шеи тряпицу.

– Возьми, Рус! – Пера отдал Кондратию костяной наконечник стрелы. – Шаман стрелял.

МЕЧ ОРЛАЯ

– Проклятый раб, сын росомахи! – ворчал Золта. Он считал лошадей, насчитал три десятка, три больших реза нанес концом ножа на бересте, а проклятый раб, сын росомахи, испортил счет – считанные и несчитанные лошади опять собрались в один табун. Золта боялся оставлять несосчитанных лошадей. Растеряет раб кобылиц – а как с него спросишь? Ругал он раба, а сам думал – ждут в пауле белых кобылиц. Брат его, князь Юрган, прощается с родом. Женщины уже выкололи на плече князя птицу вурсик, и скоро священная птица понесет в клюве душу князя Юргана в страну мрака. Шаман Лисня каркает в уши брату: «Раздай, князь, богатства свои у большого костра по обычаю предков…»

Золта решил перехитрить раба, поднял над головой лоскут березы и закричал:

– Гляди, сын росомахи! Я знаю всех лошадей в табуне! Всех кобылиц молодых, всех кобылиц старых.

Молодой конь плясал под ним и гнул потную шею к земле. Золта огрел его плетью и повернул к лесу.

Две белые кобылицы стояли под черемухой у самой тропы, и негромко ласково ржали. Не слезая с коня, Золта отвязал их и погнал к паулю. Кобылицы бежали неровно: хватали траву, сбивались с хода. Он кричал на них, но хлестать плетью боялся – белых кобылиц выбирал шаман, они отмечены знаком рода.

Лес

становился все глуше, темнее. Широколапые елки закрыли небо. Заросшая мелким вязовником узкая тропа ползла среди старого леса, будто сытая змея. На толстых сучьях висели зеленоватые бороды. Золта боялся их, качался в седле туда-сюда, как шаман Лисня перед очагом-чувалом, и ругал кобылиц.

Вдруг взревел за спиной Мойпер, хозяин урочища. Ожил, зашумел мертвый лес. Закаркаливороны. Кобылицы, мелькнув, скрылись за поворотом. Его конь испуганно заржал и рванулся за ними.

Обезумевшие кони неслись, как духи. Кони чуяли беду… Прижавшись щекой к теплой шее коня, Золта слушал стук копыт о крепкие корни и уговаривал Нуми-Торума не губить его. «Буду, буду, великий, мазать рыло тебе горячей кровью», – обещал он богу. Бог больно хлестнул его по ноге, и тропа стала шире. Конь вынес его к речке. Кобылицы перемахнули неширокую и быструю Сюзь-ю и понеслись в гору. На горе их ждали молодые охотники с ременными арканами.

Когда Золта поднялся в гору и заехал в пауль, белых кобылиц уже увели.

Он ехал мимо пустующих зимних юрт и думал, что и ему надо переходить в летний чум. Он построил его еще в месяц налима, но перейти не успел – к брату Юргану подкралась хворь.

Над его юртой курился дымок, пахло рыбой. Он слез с коня, к нему бросились собаки, рыбья чешуя блестела на собачьих мордах.

По узкому и темному лазу Золта спустился в юрту.

У чувала сидели женщины. Они выбирали из корзин жирную белую рыбу, складывали ее в большие горшки и пели:

Перед мужем чуманы расставлюИ скажу старшему своему:«Богатырь мой, лось быстроногий,Для тебя я чуманы сделала —Для буйного молока узкогорлые,Для рыбьего жира широкие…»

Золта толкнул в спину жену. Она отползла, освободив ему место перед огнем. Он поел кислой рыбы и вареной травы, снял старую малицу, надел праздничную и опоясался длинным булгарским мечом. С непривычки давили железные нагрудники, меч бил его по ногам. Он кое-как вылез из юрты и, хромая, пошел к брату.

Перед деревянной юртой князя шумели, потрясая оружием, молодые пастухи и охотники.

– Сожжем гнездо Руса! – кричали они.

Он поглядел на них, проворчал:

– Кони чуяли беду… – и, подняв тяжелую медвежью шкуру, залез в юрту.

Брат в кожаной малице сидел у чувала, глядел на догорающие угли.

Орлай, любимый сын князя, бегал по юрте и кричал:

– Сожжем гнездо Руса! Вытопчем поля, уведем женщин!

Брат молчал. Наверное, думал, что много мужчин в большом роде и молодых и старых. Но мало мудрых.

Желая здоровья брату, Золта потерся носом о его колючую щеку и сел рядом, на мягкую шкуру.

Они долго сидели молча – седые, старые, глядели на умирающий огонь и думали.

– Утром сын Руса был в капище, – сказал князь.

Золта промолчал, погладил больную ногу и подумал, что опять бог шамана Лисни ошибся: сын Руса был в капище, а великий Нуми-Торум хлестнул суком его.

Орлай присел перед ними, положив меч на колени.

– Уйдет зверь, уйдет рыба, – заговорил он, – наши кобылицы не дадут молока. Великий Нуми-Торум сердится, Великий и Невидимый хочет крови. Так сказал шаман Лисня. Шаман велит идти в гнездо Руса. – Орлай злился, не сиделось ему на мягкой шкуре. – В нашем роду есть воины, отец! – кричал он и бегал по юрте, потрясая мечом.