Конец цепи

Олссон Фредрик Т.

– Что мы видели?

– Что они кончаются.

Нет. Говорили его глаза. И он сделал паузу.

Судя по нему, был уверен в своих мыслях, спокоен, когда искал правильные слова для объяснения. И его спокойствие могло означать только одно. Он не сомневался в своей правоте.

– Все совсем не так, – сказал наконец. И потом: – Ничего такого мы не видели.

Пейзаж стал горным столь же незаметно, как одно время года перетекает в другое, и в конце концов они

уже карабкались вместо того, чтобы идти, и никто из них не знал, когда они закончили одно и начали другое.

Они издалека увидели ворота, через которые выбрались наружу, у подножия горы в нескольких десятках метров внизу, и Вильям старался отогнать свой страх высоты, заставлял себя регистрировать то, что он видел, но не думать о том, откуда смотрит.

Площадка перед воротами была пустой.

Никаких машин. Никакого движения. Ничего.

Пожалуй, это означало, что все уехали или просто автомобильное движение здесь никогда не отличалось особой интенсивностью, и они видели обычную для данного места картинку, совершенно не зависевшую от времени суток.

Жанин сделала ему знак продолжать. И он сделал, как она учила его, смотрел на ее движения и следовал ее примеру, ставил руки и ноги точно там, где побывали ее, и они медленно двигались вверх.

Жанин несла на себе крючья и карабины.

Опробовала дорогу и карабкалась первой.

Делала знак Вильяму и ждала его.

И постоянно пропасть под ними увеличивалась, и постоянно он заставлял себя не думать о том, что случится, если он упадет.

– Целостность, – сказал Вильям.

Он произнес это в качестве ответа на вопрос, прямо висевший в воздухе. Мучивший всех. Вопрос, который Жанин задала вслух, и, похоже, все еще не имевший логического ответа.

Как может существовать продолжение, когда все заканчивается?

Крошечный вопрос.

– Целостность, – сказал он снова. – Мы постоянно знали, что она самое важное из всего.

Они по-прежнему сидели за сосновым столом, и он повернулся к Жанин, продолжая говорить.

– Ты кричала о целостности, я кричал о ней. И, черт побери, она же присутствовала там всегда. Мы просто не видели ее. Поскольку забывали поднять глаза от самих себя.

Ее нетерпение уже граничило со злостью.

– Какая целостность? – спросила она.

И он посмотрел на нее.

А потом перешел к этому.

Он стоял там наверху в комнате на втором этаже, когда до него дошло. Жанин держала бумаги Уоткинс, быстро читала все цифры и шифры, а Вильям записывал и вешал на стену. Он искал, и думал, и считал, точно как, по его мнению, ему и требовалось.

И только когда бумага закончилась, он понял.

Прикрепив очередной лист на стену и обнаружив, что писать больше не на чем, повернулся к Жанин и попросил еще.

Он сейчас напомнил это ей, смотря наискось над тарелками и кастрюлями, а Лео и Альберт наблюдали за ним со стороны.

– Мне понадобился новый блокнот, –

сказал он.

Жанин прищурилась на него через стол.

– И что?

– Ты диктовала страницу за страницей, а я писал, и потом у меня не на чем стало писать. Как поступают в таком случае?

Он ответил на свой собственный вопрос:

– Берут новый блокнот. Берут что-то новое и пишут дальше там.

Она колебалась.

И он видел это.

Кивнул ей, как бы призывая ее не отбрасывать в сторону сейчас зародившуюся мысль, и в то самое мгновение, когда она бросила короткий взгляд в окно, он уже знал, что она начинает понимать.

Там снаружи.

– Неужели ты это всерьез? – спросила она.

Вильям кивнул. Так и есть.

А рядом сидели Альберт и Лео. И не понимали совсем ничего.

– Извините?

Вот и все, что им понадобилось сказать. Альберт произнес это, и Вильям кивнул в качестве извинения, повернулся к ним, искал правильные слова, чтобы объяснить.

На это потребовалось время. Слишком нелегкая задача стояла перед ним. Какие бы формулировки ни приходили ему в голову, все выглядело банально и просто, а он хотел найти более достойный способ представить это, все-таки сам нашел ответ, который искали половину столетия, и ему хотелось облечь его в более красивую оболочку.

Но истина оказалась простой.

И он сказал все как было.

Человеческий геном представляет собой некий блокнот.

А вокруг нас существуют другие блокноты, бесконечное множество видов, и у каждого свой собственный генетический код, миллионы и миллионы мусорных частей ДНК, которые вовсе не являются таковыми. Они продолжаются от вида к виду и составляют отдельную главу некой бесконечной книги.

Целостность.

Столь просто все было.

Человечество представляет собой лишь часть целого. Все это началось до нас и кончится после нас, и, если будущее написано таким образом, оно в любом случае не исчезнет только из-за того, что в одном из блокнотов закончилось свободное пространство.

А именно этим мы были.

– Блокнотом на полке, – сказал он. – Или листом в блокноте. Крошечной частью единого целого, всегда существовавшего вокруг нас, о котором мы забыли, подобно Франкену и Коннорсу и всей Организации до них, по той простой причине, что слишком зациклились на самих себе. Мы были ужасно близоруки и забыли, что ничто не начинается и не заканчивается нами. Ничто.

Все посмотрели на него.

Поняли, что он имел в виду, но хотели осознать его слова целиком и полностью.

– Значит, не будущее закончилось, – сказала Жанин. – А бумага.

Она произнесла это с улыбкой, и это звучало столь же глупо, но именно так все и обстояло.

Он кивнул. И улыбнулся.

А потом воцарилась тишина, продолжавшаяся, казалось, бесконечно долго, но никто не стремился нарушить ее.

Им требовалось рассортировать свои мысли и разложить их по полочкам.