Конец фильма, или Гипсовый трубач
Шрифт:
Алсу рассказала о себе. Поначалу она избегала ухаживаний Феди, так как собиралась замуж за аспиранта Пекарева, но хитроумный Лапузин предложил ему двухлетнюю стажировку в Бразилии, и тот, забыв о браке, согласился. Соблазнитель же устроил ее, одинокую, в университет и платил за обучение, потом купил ей машину…
— Я не хотела, но… — пыталась объяснить Алсу.
— Узнаю борцовскую хватку моего бывшего! — расхохоталась я.
Мы встретились глазами, и она покраснела. Я посоветовала лаской отучить его от виагры, так как смерть пожилых сластолюбцев в объятьях юных подруг стала банальностью и не попадает даже в сводки пикантных новостей. Девушка проговорилась, что его в постели уже прихватывало, и он пил валокордин. Когда открыли третью бутылку, Алсу, всхлипывая,
Утром, когда девочка еще спала, разметавшись в широкой супружеской постели, я достала коробочку с безделушками из-за образа Казанской Божьей Матери и перед уходом поцеловала бедняжку в ее чистый лобик, не жалея ни о чем, но и не желая продолжения. Я же не знала, что мои обидные слова про молодых дружков Алсу запали в подозрительный Федин мозжечок и он перед отъездом на всякий случай поставил в спальне скрытую камеру! Не знала я и того, что отец Яков уговорил своего прихожанина — вице-президента Академии наук Полумесяца пристыдить Лапузина, и тот, испугавшись огласки в научных кругах, пообещал выбросить мне десять процентов от общего имущества. Алсу позвонила в тот же вечер и умоляла о новой встрече. Я сказалась больной, нам нельзя было видеться, я чувствовала, как во мне медленно распускается смертельная орхидея запретной неги. Отцу Владимиру о случившемся я рассказывать не стала. Зато отец Яков, выслушав, долго хохотал и признался, что в его исповедальной практике такого случая не было. Да, брошенные жены мстили в сердцах с сантехниками и лучшими друзьями, но чтобы затащить в постель любовницу мужа! Ха-ха! Он посерьезнел и наложил на меня эпитимью: покаянный канон и десять земных поклонов перед сном…
— И все? — удивился Кокотов.
— А чего вы хотели? Не отлучать же меня от церкви! Мой друг, не будьте гомофобом!
— А Алсу?
— О, она звонила снова и снова, говорила, что не может без меня жить. Я пошла к психоаналитику. Он отнесся к случившемуся очень серьезно, предупредил: связь надо немедленно прекратить, посоветовал поскорее найти мужчину, который по-настоящему взволновал бы меня, а также рекомендовал самокодирование по нейролингвистическому методу. Видите: эти плакатики напоминают мне каждый миг, что я люблю мужчин и только мужчин. Нет, я не хочу назад, в страну заблудившихся женщин. Но это так трудно, Андрюша, так мучительно! Мне жаль Алсу. Девочка сошла с ума. Вот, смотрите!
Наталья Павловна взяла со столика свой красный мобильник, нашла непринятые вызовы и показала автору «Заблудившихся в алькове»:
Алсу
Алсу
Алсу
Алсу
Алсу
И так до бесконечности…
— А вот еще, — она вскрыла эсэмэску. — Читайте!
Кокотов прочел:
Всю меня обвил воспоминаний хмель, Говорю, от счастия слабея: «Лесбос! Песнопенья колыбель На последней пристани Орфея!» Дивной жадностью душа была жадна, Музам не давали мы досуга. В том краю была я не одна, О, великолепная подруга!— Она не без способностей, — заметил писодей.
— Это Софья Парнок. Я дала Алсу почитать…
— Кто?
— Возлюбленная Марины Цветаевой. Неужели не знаете?
— Я не расслышал… А вы разве еще встречались? — ревниво удивился Кокотов.
— Всего один или два раза. Не помню. Какая разница? — нахмурилась Обоярова. — А потом вернулся Лапузин и увидел то, что подглядела
Наталья Павловна выскочила из кресла, сорвала, отбросила прочь кофточку, навсегда вышагнула из плиссированной юбочки и осталась в одном алом галстуке, делавшем ее невообразимо голой. Нагота бывшей пионерки, правда, на миг озадачила Кокотова. Стройный девичий торс с задорно вздернутыми сосками был словно ошибочно приставлен к мясистым бедрам матроны, а мощное поросшее лоно внезапно напомнило писодею сон про «коитус леталис». Справа он заметил шрам, похожий на большую белесую сороконожку — такие водятся в пещерах, куда не проникает свет.
— Это после аварии! — перехватив его взгляд, объяснила она. — Я не рассказывала? Потом… Все потом! У меня шейка титановая…
— Что? — насторожился Андрей Львович.
— Шейка бедра. Разденься! Скорей! Иди ко мне!
— Иду!
Автор дилогии «Отдаться и умереть» почувствовал наконец готовность к вторжению, стремительно выскочил из одежды и пошел на Наталью Павловну…
— Нет, погоди! — вдруг вскрикнула Обоярова. — Что-то не так…
— Что не так?! — обомлел Андрей Львович, ощутив в паху тянущий холод, как при спуске в скоростном лифте.
— Без него нельзя…
— Без кого? — не понял писодей, опуская глаза.
— Где же он?
— Кто-о-о?
— Наш трубач! Ах, вот ты где, малыш! — Она нашла на столе фаянсовую фигурку и поставила ее на тумбочке, рядом с кроватью. — Теперь хорошо! Теперь правильно! Ну, иди ко мне! Скорей! Я больше не могу!
7. ТИТАНОВАЯ ШЕЙКА
Режущая глаза яркость заоконного утра наводила на мысль о том, что завтрак уже закончился, а жизнь бессмысленна. Казнясь, Андрей Львович зарылся лицом в подушку и решил лежать так до самой смерти. Он чувствовал себя чем-то вроде олимпийского факелоносца, который готовился к своему звездному часу всю жизнь, но в последний момент споткнулся и выронил из рук торжественную горелку не сумев возжечь спортивный огонь.
«Позор, господи, какой позор!» — снова забарабанил в висок черный дятел отчаянья.
Восстанавливая хронику гибельной ночи, писодей пришел к выводу, что симптомы какой-то неправильности он уловил в себе еще в процессе предварительных «ляс», но по-настоящему испугался во время «лабзури», когда, рухнув на скрипучую кровать, два целующихся тела бурно готовили друг друга к взаимному счастью. Обнимаясь, автор «Любви на бильярде» вдруг обнаружил в своем организме небывалую странность, словно из мужского механизма выпала, затерявшись в складках простыни, необходимая пружинка.
«Сейчас все будет хорошо! — мысленно убеждал он себя. — Главное об этом не думать!»
Изображая безрассудную страсть и всячески затягивая неглавные ласки, Кокотов с чуткостью лозохода прислушивался к своим чреслам, надеясь на чудо, но чем дольше прислушивался, тем бесполезнее становился. Вскоре и Наталья Павловна почувствовала, что герой ее первых эротических фантазий нетверд в намереньях. Поняв это по-своему, она изобретательной лаской старалась помочь ему, шепча сначала слова ободрения, потом утешения — и тем самым лишь усугубляя неподъемное отчаянье Андрея Львовича. Бедный рыцарь лежал навзничь, смежив веки, и мысленно обшаривал закоулки своей плоти в поисках пропавшей силы. Однажды, приоткрыв глаза, он увидел при неверном лунном свете сначала — наклоненную, ритмично движущуюся прическу Обояровой, а потом — трубача, и ему показалось, что фаянсовое личико маленького негодяя искажено торжествующей ухмылкой. В испуге писодей снова зажмурился.