Конец фирмы Беняева(Записки следователя)
Шрифт:
— У меня чистое алиби, гражданин следователь. Двадцать седьмого августа я находился безвыездно у своей сожительницы Надежды Николаевны Кисель, парикмахерши Славгородского сельпо Полтавской области. Она может подтвердить, проверьте. Вам еще придется извиняться передо мной.
«Да, действительно, Костенко голыми руками не возьмешь. Придется проверить, всякое может быть», — думал я, внимательно приглядываясь к обвиняемому.
— Мою Надю, — продолжал Костенко, — обязательно найдите, она у меня что надо. Передайте ей от меня поклончик.
Выслушав обвиняемого, я спокойно сказал:
— Допрашивать вас, Костенко, придется еще не один раз. А сейчас ответьте мне на последний вопрос: куда вы дели фуражку, принадлежавшую убитому?
— Ну вот, опять двадцать пять. Никакой фуражки я не знаю. Не купите меня, гражданин следователь.
Я вышел из-за стола и подошел вплотную к обвиняемому, присматриваясь к берету, скомканному в его руке. Собственно, это был не настоящий берет, а обыкновенная фуражка, только без козырька.
— Что, беретик мой понравился? Законный! — желчно произнес Костенко, напяливая берет.
— Это же не берет, а фуражка без козырька, — спокойно произнес я, не спуская глаз с фуражки. — Скажите, Костенко, откуда у вас эта фуражка?
Костенко стоял молча, словно вдруг потеряв дар речи. Он пытался быстро придумать ответ и не мог.
— Вам что, нечего ответить? — поторопил я его.
— Ах, да, вспомнил, — медленно произнес он. — Эту вещь я выменял у одного парня на папиросы. Из заключенных паренек.
Я вызвал выводного, пригласил понятых, чтобы изъять головной убор Костенко как вещественное доказательство.
Давно поняв, что к чему, Костенко продолжал ломать комедию:
— Зря забираете, он вам не понадобится. К делу берет не пришьете… Уверяю вас, что скоро вернете его мне с извиненьицем.
Потом, схватившись за голову, воскликнул:
— Стоп! Стоп! Вспомнил! Дурацкая моя башка! Беретик-то этот, гражданин следователь, дал мне Станислав из хозобслуживания, когда мылись в баньке. Прошу занести в протокол.
— Для вас это уже не имеет значения, — ответил я.
Рассматривая с понятыми фуражку, я сразу же обратил внимание на подкладку. Да, зашита зелеными нитками. Жадность выдала Костенко. Фуражку он забрал у Лозы, и теперь она станет одним из серьезных доказательств, изобличающих его в убийстве.
Через несколько минут в камере хранения личных вещей заключенных я рассматривал с понятыми содержимое белого портмоне, принадлежащего Костенко. Среди прочих вещей нами была обнаружена и изъята металлическая расческа, на которой было выгравировано «Вася».
Изъятые фуражку и расческу я запаковал и, опечатав сургучной печатью, сдал на хранение, а сам с Войным решил немедленно ехать к возлюбленной Костенко в Полтавскую область.
Согласно логике, разумно было предположить, что Костенко побывал у своей парикмахерши после убийства Лозы, подготавливая себе алиби. Мы тщательно продумали тактику допроса этой
Солнце уже было за полдень, когда мы добрались до Славгородского сельпо. Надежду Николаевну застали на работе. Обождав, пока она закончит стрижку, вызвали ее в отдельную комнату.
Это была средних лет женщина, дородная, одетая в модное платье. Держала себя она непринужденно, уверенно, только накрашенное лицо ее лоснилось от пота да карие глаза выдавали тревогу.
— Сколько писем вы получили от Костенко? — задал я ей первый вопрос.
Чуть вздрогнув от неожиданности, она съежилась, а затем, растерянно вздохнув, спросила:
— От какого Костенко?
— От Анатолия, который сейчас сидит в тюрьме и сообщил нам, что вы его возлюбленная, — ответил я.
Она промолчала, потом потянулась к графину с водой. Я заметил, как задрожали в эту минуту ее руки. Мы поняли, что свое знакомство с Костенко она скрывала, возможно потому, что была намного старше его. Перед нами же волей-неволей приходилось раскрывать свою подноготную.
Напившись, она уже спокойным движением поставила стакан к графину, вытерла со лба пот и начала рассказывать:
— Костенко бывал у меня. В последний раз, приезжая за справкой, у меня ночевал. Дату не помню, но, уезжая, он на листке календаря написал свой адрес. Больше я его не видела. Несколько дней назад он прислал письмо из тюрьмы, в котором сообщал, что с ним произошло несчастье. Просил меня, чтобы я подтвердила, если надо будет, что был у меня с двадцать шестого по тридцатое августа… Ну, что еще… писал, что любит и обязательно на мне женится, когда выйдет на свободу. Письмо я сожгла в печке. Вот и все.
— Надежда Николаевна, расскажите нам более подробно, что вы знаете о Костенко, — попросил ее Войный.
— Да что я могу сказать, — пожала она плечами. — Жили по соседству. Мать у Анатолия умерла, когда ему было десять лет. После ее смерти Анатолий изменился, стал плохо учиться, начал курить. Отец тоже горько переживал смерть жены. За сыном не присматривал, стал пить. Этой семье я помогала чем могла: белила в доме, стирала Анатолию рубашки… По-всякому старалась повлиять на него, но он не слушался, часто грубил мне. Как-то, будучи в нетрезвом состоянии, совершил кражу. Судили. Отец его после этого заболел и вскоре умер.
Кисель умолкла и, наклонив голову, провела рукой по глазам, как будто бы утирая слезы. Я заметил, как настороженно и пытливо взглянула она на нас в щелочку между пальцев.
Ни словом, ни жестом мы не торопили ее. Глубоко вздохнув, Кисель продолжила свой рассказ:
— И вот он снова в тюрьме. Виноваты все мы, не помогли парню остепениться. Ведь мог бы жить у меня. Трудом загладил бы свою вину, но…
Мы поняли, к чему клонит разговор Кисель, и были уверены, что письма его она не сожгла. Редко встретишь женщину, которая сожгла бы письма с признаниями в любви.