Конец главы. Том 2. На другой берег

Голсуорси Джон

Динни вспомнила слова Эдриена: "Я как раз подумал о детях".

Она дошла до места, которое в прежнее время носило бы название лужайки. Земля была усеяна крокусами – жёлтыми, лиловыми, белыми – и нарциссами; деревья, на которых заливались чёрные дрозды, тянулись к солнцу каждой своей набухшей почками веткой. Девушка шла и думала: "Мир? Покой? Их нет. Есть жизнь и есть смерть!"

Те, кто встречался ей, думали: "Красивая девушка!", "Как изящны эти маленькие шляпки!", "Интересно, куда это она идёт, задрав голову?" или просто: "Ого, какая!" Она пересекла аллею и подошла к памятнику Гудзону. Хотя считается, что это изваяние – приют птиц, их там не оказалось, если не считать нескольких воробьёв и одного жирного голубя. И смотрели на них тоже только три человека. Она бывала здесь с Уилфридом; поэтому сейчас только взглянула на памятник и пошла дальше.

"Бедный Гудзон! Бедная Рома!" – сказал он когда-то.

Она спустилась к Серпентайну и пошла вдоль берега. Вода сверкала в лучах солнца, весенняя трава на другой стороне была сухая. Газеты уже предсказывают засуху. Звуки, потоками врывавшиеся сюда с севера, юга и запада, сливались в негромкий непрерывный гул. А там, где покоится Уилфрид, наверно, царит безмолвие; только диковинные птицы да зверьки навещают его могилу и деревья роняют на неё свои причудливые листья. Ей вспомнился фильм, виденный в Аржелесе, – пасторальные сцены из жизни нормандской деревушки, родины Бриана. "Жаль, что мы расстаёмся со всем этим", – сказала она, посмотрев картину.

В воздухе разнеслось гудение, – высоко над головой шёл на север маленький серебряный шумный аэроплан, Уилфрид ненавидел самолёты ещё с войны. "Они возмущают покой богов!"

Отважный новый век! Нет больше бога на небесах!

Девушка взяла к северу, чтобы обойти то место, где она обычно ожидала Уилфрида. В открытой ротонде возле Мраморной арки не было ни души. Динни покинула парк и пошла по направлению к Мелтон-Мьюз. Все позади! Странно и еле заметно улыбаясь, она свернула на Мьюз и остановилась у дверей сестры.

XXVI

Она застала Клер дома. В первые минуты сестры старались не касаться пережитого; затем Динни спросила:

– Ну, что хорошего?

– Ничего. Я рассталась с Тони, – мои нервы истрёпаны, его – тоже.

– Неужели он…

– Нет. Я просто сказала ему, что не в силах видеться с ним, пока всё это не кончится. Встречаясь, мы избегаем говорить о процессе, но эта тема неизбежно всплывает.

– Он, должно быть, страшно несчастен.

– Конечно. Но ведь осталось потерпеть всего три-четыре недели.

– А потом?

Клер рассмеялась. Смех был невесёлый.

– Я серьёзно спрашиваю, Клер.

– Мы проиграем, а тогда уже всё равно. Если Тони захочет меня, я ему уступлю. Я обязана сделать для него хоть это, – он ведь будет разорён из-за меня.

– Я думаю, – с расстановкой сказала Динни, – что не дала бы исходу дела повлиять на мою жизнь.

Клер, сидевшая на кушетке, посмотрела на сестру снизу вверх:

– Это звучит слишком рассудочно.

– Не стоит доказывать свою невиновность, раз ты не намерена держаться до конца вне зависимости от того, как повернётся дело. Если выиграешь, подожди, пока не разведёшься с Джерри; если проиграешь, подожди, пока он сам не разведётся с тобой. Крум от ожидания не умрёт, да и тебе оно полезно; выяснишь по крайней мере, что ты чувствуешь к Тони.

– Джерри умён и не даст мне улик против себя, пока сам этого не захочет.

– Значит, мы должны быть готовы к тому, что ты проиграешь. Но твои друзья по-прежнему будут тебе верить.

– Будут ли?

– Это уже моя забота, – ответила Динни.

– Дорнфорд советует все рассказать Джеку Масхему до суда. Что ты скажешь?

– Я должна сначала повидать Тони Крума.

– За чем же остановка? Возвращайся сюда к вечеру и увидишь его. Он приезжает в город на субботу и воскресенье и в семь вечера уже торчит у меня под окнами. Как нелепо!

– Напротив, вполне естественно. Что у тебя во второй половине дня?

– Верховая прогулка с Дорнфордом в Ричмонд-парке. Теперь я также выезжаю с ним по утрам на Роу. Почему бы и тебе не ездить с нами?

– У меня для этого нет ни туалета, ни сил.

– Дорогая! – воскликнула Клер, вставая. – Мы ужасно переживали, когда ты болела. Всем нам было не по себе, а Дорнфорд прямо с ума сходил. Но теперь ты выглядишь даже лучше, чем до болезни.

– Да, я стала пневматичнее.

– Ото, значит, и ты читала эту книгу?

Динни кивнула:

– Вечером зайду. До свиданья и желаю успеха.

Незадолго до семи Динни выскользнула из дома на Маунт-стрит и торопливо пошла пешком по направлению к Мьюз. Ещё не стемнело, но в небе уже встала полная луна и зажглась вечерняя звезда. Динни подошла к западному углу безлюдного Мьюз и сразу же заметила Крума, стоявшего под окнами дома N 2. Выждав, пока он, наконец, не двинется дальше, девушка пробежала по Мьюз и нагнала Тони в дальнем конце переулка.

– Динни? Вот замечательно!

– Мне рассказали, что вас легче всего поймать, когда вы стоите под окнами королевы.

– Да. Сами видите, до чего я дошёл.

– Могло быть хуже.

– Вы теперь совсем поправились? Во всём виноват тот злосчастный день в Сити, – вы тогда, наверно, и прозябли.

– Проводите меня до парка. Мне надо поговорить с вами насчёт Джека Масхема.

– Я боюсь сказать ему.

– Я могу сделать это за вас.

– Как!

Динни взяла его под руку:

– Мы с ним в родстве через дядю Лоренса. Кроме того, мне довелось лично познакомиться с ним. Мистер Дорнфорд совершенно прав: от того, когда и как Масхем обо всём узнает, зависит многое. Позвольте мне рассказать ему.

– Я не знаю… Право, не знаю…

– Словом, я поговорю с ним.

Крум посмотрел на неё:

– Мне просто не верится…

– Честное слово!

– Вы страшно любезны и, конечно, сделаете это лучше меня, но…