Конец главы
Шрифт:
– Секретарь предложит ему явиться и дать объяснения. Повестка дня исчерпана, джентльмены.
Хотя всем было ясно, что дело еще остается sub judice [6], три члена правления, включая самого Джека Масхема, в тот же день подробно информировали сэра Лоренса, а он к обеду доставил эти сведения на Саут-сквер.
После опубликования поэмы и письма Компсона Грайса Майкл и Флер, осаждаемые настоятельными расспросами всех своих знакомых, только и делали, что говорили о Дезерте. Мнения их радикально расходились. Майкл, который первоначально возражал против публикации поэмы, теперь, когда она вышла, отважно превозносил честность и смелость Уилфрида, решившегося на подобное признание. Флер не могла простить Дезерту
– А на что еще он мог надеяться?
Майкл удивился:
– Чем он так насолил Джеку Масхему?
– Одни собаки бросаются друг на друга с первого взгляда. Другие распаляются постепенно. Здесь же, по-видимому, сочетались оба варианта. Мне кажется, костью послужила Динни.
Флер расхохоталась.
– Джек Масхем и Динни!
– Подсознательно, дорогая. Нам не постичь ход мыслей женоненавистника. Это умеют только в Вене. Там все могут объяснить - даже, природу икоты.
– Сомневаюсь, чтобы Уилфрид явился на правление, - мрачно вставил Майкл.
– Конечно, не явится, Майкл, - подтвердила Флер.
– Что же тогда будет?
– Его почти наверняка исключат, подведя под любой параграф устава.
Майкл пожал плечами:
– Плевать ему на это. Одним клубом больше, одним меньше - велика разница!
– Ты не прав, - возразила Флер.
– Делу дан ход, в городе лишь о нем и говорят. Исключение из клуба будет означать, что Дезерт окончательно осужден. Только это и нужно, чтобы общественное мнение высказалось против него.
– И за него.
– Да, и за него тоже. Но ведь нам заранее известно, кто за него вступится - кучка недовольных, самое большее.
– Зря на него накинулись, - проворчал Майкл.
– Я-то знаю, что мучит Уилфрида. Его первым побуждением было не поддаваться арабу, и он горько раскаивается, что уступил.
Сэр Лоренс кивнул:
– Динни спрашивала меня, как Дезерту публично доказать, что он не трус. На первый взгляд, придумать что-нибудь такое легко, а на деле совсем не просто. Люди упорно не желают подвергаться смертельной опасности ради того, чтобы их спасителями занялись газеты. Ломовые лошади на Пикадилли тоже бесятся не часто. Конечно, можно сбросить кого-нибудь с Вестминстерского моста и прыгнуть вдогонку, но это расценят как убийство и самоубийство. Странно! В мире так много героизма и так мало возможностей проявить его, когда это тебе нужно.
– Он должен явиться на заседание и, надеюсь, явится, - сказал Майкл.
– Он мне признался в одной вещи, Звучит глупо, но, зная Уилфрида, нетрудно понять, что для него она существенно все меняла.
Флер поставила локти на полированный стол, подперла подбородок руками и наклонилась вперед. В такой позе она выглядела совсем как та девочка, которая разглядывает китайские тени на картине Альфреда Стевенса, доставшейся Флер от отца.
– Ну, в какой?
– спросила она.
– Он сказал, что пожалел своего палача.
Ни жена Майкла, ни его отец не шелохнулись. У них только слегка приподнялись брови. Майкл с вызовом в голосе продолжал:
– Разумеется, это звучит абсурдно, но он сказал, что араб умолял не принуждать его к выстрелу, - он дал обет обратить неверного.
– Рассказывать об этом членам правления - все равно, что угощать их баснями, - с расстановкой произнес сэр Лоренс.
– Он и не подумает рассказывать, - заверила свекра Флер.
– Он скорей умрет, чем даст себя высмеять.
– Вот именно! Я упомянул об этом лишь с одной целью - показать, что с Уилфридом все обстояло не так просто, как воображают настоящие саибы.
– Давно я не слышал ничего более парадоксального, - задумчиво вымолвил сэр Лоренс.
– Но от этого Динни не легче.
– По-моему, я должен еще раз зайти к нему, - сказал Майкл.
– Самый простой выход для него - немедленно отказаться от членства, заключила Флер.
И на этом практичном выводе дискуссия оборвалась.
XXIII
Любящий обязан уметь одновременно и скрывать и выказывать сочувствие любимому человеку, когда тот попадает в беду. Динни это давалось нелегко. Она рысьими глазами следила, а возлюбленным, ловя случай смягчить его душевную горечь, но он не давал ей возможности к тому, хотя встречались они по-прежнему ежедневно.
– Если не считать выражения, появлявшегося у него на лице, когда он предполагал, что его не видят, Уилфрид никак не реагировал на постигшую его трагедию. В течение двух недель, последовавших за дерби, Динни приходила к нему домой, они ездили гулять в сопровождении спаниеля Фоша, но Уилфрид ни разу не упомянул о том, о чем говорил весь официальный и литературный Лондон. Тем не менее через сэра Лоренса девушка узнала, что Уилфриду было предложено явиться на заседание правления Бэртон-клуба и что он ответил отказом от членства. А Майкл, который снова зашел к другу, рассказал ей, что Дезерту известно, какую роль сыграл в его исключении Джек Масхем. Поскольку Уилфрид так непреклонно отказывался поделиться с нею своими переживаниями, она старалась еще бесповоротное, чем он, забыть о чистилище, хотя это стоило ей дорого. Взгляд, брошенный на лицо любимого, нередко причинял ей боль, но она силилась не дать ему прочесть эту боль на ее лице. Между тем Динни терзалась мучительными сомнениями. Права ли она, воздерживаясь от попытки заглянуть ему в сердце? Жизнь давала ей долгий и жестокий урок, поучая ее, что даже настоящая любовь не способна ни проникнуть в глубину душевных ран, ни умастить их. Второй источник ее горестей - молчаливый нажим со стороны семьи, пребывавшей в тревоге и отчаянии, приводил Динни в раздражение, которого она сама стыдилась.
И тут произошел случай, крайне прискорбный и чреватый последствиями, но все же принесший девушке облегчение хоть тем, что пробил стену молчания.
Возвращаясь из галереи Тэйта, они поравнялись со ступенями Карлтонхаус-террас. Динни, увлеченная разговором о прерафаэлитах, "сначала ничего не заметила, и только изменившееся лицо Уилфрида заставило ее оглянуться. В двух шагах от них стояли Джек Масхем, приподнявший цилиндр с таким официально бесстрастным видом, как будто он здоровался с кем-то отсутствующим, и черномазый человечек, одновременно со спутником снявший серую фетровую шляпу. Когда Динни с Уилфридом прошли, Масхем отчетливо произнес:
– Это переходит все границы, Рука Динни инстинктивно рванулась к руке Уилфрида, но было уже поздно. Он повернулся и нагнал их. Динни увидела, как он тронул Масхема за плечо, и оба застыли лицом к лицу в трех ярдах от нее; черномазый человечек остановился сбоку, глядя на них, как терьер смотрит на двух больших, готовых сцепиться псов. Она услышала сдавленный голос Уилфрида:
– Вы трус и хам, вот вы кто! Затем последовало молчание, показавшееся ей нескончаемым. Ее глаза перебегали с судорожно искаженного лица Уилфрида то на каменное, угрожающее лицо Масхема, то на человечка-терьера, уставившегося на противника. Она услышала, как человечек сказал: "Пойдем, Джек!" - и увидела, как Масхем, вздрогнув всем телом, сжал кулаки и разжал губы: