Конец главы
Шрифт:
– Что ты хотел спросить?
– Любишь ли ты Динни, - отрезал Майкл.
Уилфрид рассмеялся.
– Ну, знаешь ли!..
– Знаю. Так не может больше продолжаться. Черт побери, Уилфрид, ты обязан подумать о ней.
– Я думаю.
Уилфрид бросил это с таким измученным и отрешенным видом, что Майкл решил: "Не лжет".
– Тогда, бога ради, докажи ей это!
– взмолился он.
– Не заставляй ее терзаться.
Уилфрид отвернулся к окну и, не глядя назад, сказал:
– Ты никогда не был вынужден доказывать, что ты не трус. И не пытайся -
– Естественно. Но это же не вина Динни, дружище.
– Ее беда.
– Как же быть? Уилфрид повернулся на каблуках:
– О, черт бы тебя побрал, Майкл! Уходи! В такие вещи нельзя вмешиваться. Они слишком личные.
Майкл вскочил и взялся за шляпу. Уилфрид сказал именно то, о чем он и сам думал перед его приходом.
– Ты совершенно прав, - смиренно согласился он.
– Спокойной ночи, старина. Хороший у тебя пес.
– Прости, - извинился Уилфрид.
– У тебя добрые намерения, но тут ты бессилен. Тут все бессильны. Спокойной ночи.
Майкл вышел и спустился с лестницы, напоминая побитую собаку.
Когда он вернулся домой, Динни уже поднялась к себе, но Флер ждала его внизу. Он не собирался поведать ей о своем визите, но жена пристально посмотрела на него и объявила:
– Ты не был в палате, Майкл. Ты ходил к Уилфриду.
Майкл кивнул.
– Ну как?
– Ничего не вышло.
– Я заранее могла сказать тебе то же самое. Как ты поступишь на улице, увидев, что мужчина ссорится с женщиной?
– Перейду на другую сторону, если, конечно, успею вовремя их заметить.
– Тогда в чем же дело?
– Они же не ссорятся.
– Допустим. Но у них свой особый мир, вход в который закрыт для всех остальных.
– Так Уилфрид и ответил.
– Естественно.
Майкл пристально посмотрел на Флер. У нее тоже был однажды свой особый мир. И не с ним!
– Это глупость с моей стороны. Но я вообще глуп.
– Нет, ты не глупый. Ты чересчур благожелательный. Идешь спать?
Поднимаясь наверх, Майкл не мог отделаться от странной уверенности, что не он хочет лечь с ней в постель, а она с ним. Что ж, в постели все разом изменится, - такова уж природа мужчины!
Через окно своей комнаты, расположенной над спальней Майкла и Флер,
Динни услышала тихое журчание их голосов и, уронив голову на руки, дала волю отчаянию. Звезды враждебны ей! Внешние препятствия можно разрушить или обойти, но путь к сердцу любимого человека, когда им владеет глубокий душевный разлад, закрыт непреодолимой преградой, которую нельзя ни отодвинуть, ни пробить, ни сломать. Девушка взглянула на враждебные ей звезды. Неужели древние действительно верили во влияние светил, или у них, как и у нее самой, просто была такая манера выражаться? Неужели этим ярким бриллиантам, поблескивающим на синем бархате ночного простора, есть дело до крошечных людей, человекообразных насекомых, которые рождаются из объятия, встречают себе подобного, сливаются с ним, умирают и становятся прахом? Всуе ли поминаются названия этих пылающих солнц, вокруг которых вращаются крошечные осколки-планеты, или воистину их бег и расположение предвещают грядущее?
Нет, человек всегда переоценивает свою значимость. Он пытается впрячь вселенную в ничтожное колесо своей судьбы. Спускайся вниз, милый Возничий! Но он не спускается, а уносит человека с собой в бесконечность...
XXVII
Два дня спустя Черрелы в полном составе собрались на семейный совет, так как Хьюберт получил приказ срочно вернуться в свой суданский полк и требовал, чтобы до его отъезда было принято решение относительно Динни. Поэтому четверо братьев Черрел, сэр Лоренс, Майкл и сам Хьюберт сошлись у Эдриена в музее, после того как мистер Черрел-судья освободился из присутствия. Все знали, что совещание, видимо, ни к чему не приведет, поскольку, - как понимает даже правительство, - бесполезно принимать решения, которые невозможно провести в жизнь.
Майкл, Эдриен и генерал, лично встречавшиеся с Уилфридом, оказались наименее разговорчивыми; больше всех разглагольствовали сэр Лоренс и судья; Хьюберт и Хилери то подавали голос, то замолкали.
Предпосылка у всех была одна и та же: "Это дело скверное", - но, развивая ее, ораторы разделились на два лагеря: Эдриен, Майкл и отчасти Хилери утверждали, что сделать ничего нельзя, надо подождать и посмотреть, чем все кончится, остальные считали, что сделать можно очень многое, но ничего конкретно не предлагали.
Майкла, впервые увидевшего всех своих четырех дядей одновременно, поразило сходство черт и цвета их лиц, сходство почти полное, за исключением глаз - серо-голубых у Хилери и Лайонела, карих у генерала и Эдриена. У всех были скупые жесты, неторопливые движения. В Хьюберте эти характерные приметы подчеркивались молодостью; его карие глаза по временам казались почти серыми.
– Не дает ли закон возможности помешать ей, Лайонел?
– услышал Майкл голос отца.
Эдриен нетерпеливо перебил:
– Оставьте Динни в покое. Пытаться решать за нее - нелепо. У нее горячее сердце, бескорыстная натура и достаточно здравого смысла.
Хьюберт возразил:
– Все мы знаем это, дядя, но дело кончится для нее большим горем, и мы должны сделать, что можем.
– А что мы можем?
"Вот именно!" - подумал Майкл и сказал:
– Она сейчас и сама не знает, что делать.
– Почему бы тебе не увезти ее с собой в Судан, Хьюберт?
– спросил судья.
– Я потерял всякий контакт с нею.
– Если бы кто-нибудь очень нуждался в ней...
– начал и не кончил фразу генерал.
– Даже это реально лишь в том случае, если она будет совершенно уверена, что больше не нужна Дезерту, - отпарировал Эдриен.
Хилери вынул трубку изо рта:
– Кто-нибудь говорил с Дезертом?
– Я был у него один раз, - отозвался генерал.
– Я два, - подхватил Майкл.
– Теперь съезжу к нему я, - мрачно предложил Хьюберт.
– Нет, мой мальчик, если только ты не ручаешься, что сумеешь держать себя в руках, - вмешался сэр Лоренс.