Конец Хитрова рынка

Безуглов Анатолий Алексеевич

— Но вы же не курите? — растерянно спросил он.

— Правильно, — подтвердил Савельев. — А теперь спрячьте оружие и пошли.

Мы прошли через притихшую ночлежку и спустились по лестнице. Красногвардейцы оттаскивали труп к одинокому столбу фонаря, который слабо светил сквозь густую кисею падающего снега.

С разных концов площади стекались к фонарю группами и поодиночке оборванные люди.

Солдат в ушанке угрожающе клацал затвором и тонко кричал:

— Куда?! Стрелять будем!

— Где Арцыгов? —

спросил у него Виктор.

— А я знаю? — зло огрызнулся тот и снова закричал: — Куда? Куда?!

Откуда-то неожиданно вынырнул Арцыгов, разгоряченный, в лихо заломленной на затылок мерлушковой папахе.

— Поторапливайся, ребята, поторапливайся! — Увидев нас, он весело оскалил зубы и подмигнул: — Смыться хотел!

— Не лгите, — устало сказал Горев. — Я все видел. Вы просто самовольно дали приказ о расстреле.

Щеку Арцыгова дернула судорога.

— А если и так, что тогда? Все равно бы его шлепнули, не здесь, так там. Теперь не старый режим: с подонками церемониться некогда. Революция!

— Ты, сволочь, на революцию не ссылайся! Революция не такими и не для таких делалась! — Виктор схватил Арцыгова за борта полушубка.

Тот вырвался, выхватил наган.

— Осади, шкет!

Вмешался Горев:

— Хватит. Разговор продолжим завтра. Обо всем этом как ответственный за операцию я доложу начальнику уголовного розыска.

— Хоть самому всевышнему! — оскалился Арцыгов и крикнул красногвардейцам, прислушивавшимся к разговору: — Грузи на сани! А по тем, кто подойдет ближе, чем на десять шагов, стрелять без предупреждения.

— Свобода… — вздохнул Горев и начал непослушными пальцами застегивать шубу.

VIII

Тузика в Орловской больнице не приняли. Старый фельдшер с прокуренными седыми усами только разводил руками.

— Можете расстреливать, товарищи, а мест нет. Куда я его положу? В морг, что ли?

Фельдшер не врал. Больница была переполнена. Люди лежали не только в палатах и коридорах, но и на полу приемного покоя, в кабинете главного врача, вестибюле. Больные бредили, стонали, рвали ногтями грудь, всхлипывали.

Поругавшись для порядка, Виктор наконец сказал:

— Тогда хоть посмотрите его, лекарство какое дайте или что…

— Вот это можно, — обрадовался фельдшер. — Это я с превеликим удовольствием.

Он пощупал у мальчика пульс, поставил градусник и положил на столик пакетик с порошками. Потом на минуту задумался и достал из шкафчика бутылку с микстурой.

— Так что у него?

— Может, испанка, а может, иная напасть. Разве угадаешь?

— Как же вы лекарства даете, не зная от чего? — вспыхнул Виктор.

Фельдшер удивленно посмотрел на него водянистыми старческими глазами.

— То

есть?

— «То есть, то есть», — передразнил Виктор. — А если его эти порошки в могилу сведут?

Фельдшер обиделся.

— Вы меня, молодой человек, не учите-с, не доросли. Да-с, — брызгая слюной и топорща усы, говорил он. — Вы еще, извините за выражение, пеленки у своей матушки мочили, когда я людские страдания облегчал-с. Одному богу известно, кто чем болен, а лекарства между тем всегда выписывают. Такой порядок. Да-с. И если я эти лекарства даю, значит, знаю, что они безопасны и никому никогда вреда не приносили…

— А пользу?

Фельдшер, видимо, потеряв от возмущения дар речи, свирепо засопел и повернулся к нам спиной.

— Оставь его, — сказал я, чувствуя, что Виктор с минуты на минуту может вспылить. — Пошли.

Извозчика мы не нашли, пришлось Тузика нести на руках. Виктор его держал за плечи, я — за ноги. У Покровских ворот нас остановил патруль.

Ругаясь сквозь зубы, Виктор передал мне Тузика и достал удостоверение.

— Служба, — смущенно сказал пожилой красногвардеец, возвращая удостоверение. — Что с мальчонкой? Сыпняк?

— Нет, кажется, испанка.

— Подсобить?

Только тут я почувствовал, как устал за эту ночь. Руки у меня онемели, колени дрожали, спина стала совсем мокрой от пота.

— Пожалуйста, папаша, — поспешно сказал я, опасаясь, что Виктор откажется. — Здесь уже рядом. Парнишка не тяжелый, только мы его закутали, чтоб не простыл…

— Тяжесть не велика, грыжу не заработаю…

Красногвардеец передал винтовку своему напарнику, в последний раз жадно затянулся цигаркой, выплюнул ее в снег.

— Давайте! Один управлюсь.

Когда мы уже входили в подъезд моего дома, он, будто невзначай, спросил:

— Это ваши на Хитровке стреляли?

— Нет, — быстро ответил Виктор.

— А я думал, ваши… Когда на санях убитого везли, почудилось мне, что Сенька Худяков в охране, с нашей фабрики парень, в розыске теперь… Значит, не вы?

— Нет.

— Может, анархисты шалили?

— Может быть. Не видели.

— Да, дела… А Сеньку Худякова знаешь?

— Не припомню, народу у нас много.

— Про то слышал, — подтвердил словоохотливый красногвардеец. — Учреждение сурьезное. И то сказать, жулья невпроворот. Так и шныряют, так и шныряют. Всяка вошь из щели вылазит, чтоб свою долю кровушки получить. Дежуришь ночью — только и слышишь: «Караул, грабят!» Не знаешь, в какую сторону и кидаться. Намедни барышню раздели. Что гады сделали — сережки у ей в ушах были, так вместе с мясом вырвали. Сидит голая в сугробе да скулит, как кутенок, а кровь так и хлещет…

— Ну, пришли, спасибо, — с видимым облегчением сказал Виктор, когда мы остановились у моей двери.