Конец и вновь начало
Шрифт:
Все были столь разгорячены, что ломали столы и бросались обломками их. Во время этого шума государь удалился. Мог бы удалиться и Гус, если бы захотел. Он, однако, возвратился в свою тюрьму. Когда в храме никого уже не было, противники Гуса хватились его. Они распорядились ударить в набат и сторожить городские ворота, чтобы он не мог убежать из города. Однако, войдя в тюрьму, они нашли Гуса стоящим на коленях и усердно молящимся. Стражи не заперли даже дверей тюрьмы и любовались благородством души Гyca.
Будь это тихое время, спокойное, все сочувствующие Гусу чехи почесали бы в затылках и сказали: «Во, чего немцы-то с нашими делают», – и разошлись бы пить пиво. Но время было бурное, и в Чехии вспыхнуло восстание: «Как? Нашего профессора! Кто сжег?» – «Немцы». – «Бей немцев!» И ведь не случись это дело с Гусом, случилось бы что-нибудь другое, что стало бы причиной побоища. Чехи видеть не могли немцев. Их тошнило от немцев – и в университете, и на площадях, и в торговой жизни, и на охоте, всегда, когда они встречались. И все-таки на раскачку после казни Гуса понадобилось четыре года, то есть восстание в Праге было, конечно, не просто результатом
Одна Чехия воевала против всей немецкой империи и даже сталкивалась с Польшей, хотя поляки старались соблюдать нейтралитет. На знамени у чехов была чаша, из которой они хотели получать причастие в виде хлеба и вина, а на знамени католиков был крест латинский – то и другое атрибуты христианской религии. Собственно говоря, в той же соседней Польше были православные, которые пользовались чашей при причастии, и были католики-поляки, которые имели свой латинский крест, такой длинный, вытянутый, но при этом и те и другие великолепно жили в мире, так что, очевидно, не религиозные лозунги были причиной этой невероятно жестокой войны, которая унесла свыше половины населения Чехии и соответственно немножко меньше в окрестных немецких странах. Важно то, что чехи отбили все крестовые походы, которые были направлены против Праги, они сами вторгались в Баварию, в Бранденбург, в Саксонию, доходили до Балтийского моря, используя новую тактику – езду на телегах; эту тактику они, очевидно, через венгерских половцев заимствовали от монголов. Способ защиты с телег, способ строительства лагеря из телег – чисто кочевнический. Ян Жижка сражался в польском войске, так что он великолепно знал восточные обычаи, он ввел эту новую тактику, против которой рыцарская тяжелая конница была бессильна.
Кончилось тем, что маленькая Чехия, не поддержанная ни Моравией, которая осталась католической, ни Венгрией, ни Польшей, которая избрала католицизм, удержалась против всей Германии, то есть против почти всей объединенной Европы. Не принимали участия в крестовых походах на гуситов только французы и англичане; французы в это время предавали свою спасительницу Жанну д’Арк, а англичане ее жгли, поэтому им было некогда. Но одна маленькая Чехия удержалась против всех, значит, пассионарный уровень среди чехов оказался в это время гораздо выше, чем у немцев. Однако чехи немедленно разделились, как все сильные пассионарии, и перебили друг друга. В 1420 г. чехов было 3 млн. После битвы при Белой Горе (1618 г.) чехов осталось всего 800 тыс. Почему? Гуситы разделились на три партии: крайние табориты, которые вообще не хотели признавать ни церковь, ни священство; «сироты», или сторонники полководца Яна Жижки (после его смерти они назвали себя «сироты»), которые признавали церковь, но категорически отрицали всякое духовенство и компромиссы с немцами; утраквисты (чашники), которые боролись за то православие, какое было на востоке – в Византии и России. Утраквисты готовы были на любой компромисс, лишь бы найти какой-то способ существования без немцев. Это было население Праги. А были там и другие партии, помельче, например адамиты, которые бегали голыми, как Адам, грабили путников и не признавали вообще ничего. Их перехватал и всех сжег или перевешал сам Ян Жижка – вождь гуситов. Грабили все при этом жутко. В 1434 г. три партии схватились между собой, произошел бой при Липанах, в результате которого чашники одержали победу над крайними и перебили их. Таким способом было снижено пассионарное напряжение в Чехии и были усмирены те совершенно жуткие зверства, которые в этой несчастной маленькой стране происходили. Испытываешь потрясение, когда читаешь, например, о том, как немецкие рудокопы Кутенберга кидали захваченных чешских гуситов в шахты и смотрели, как они там с переломанными ногами и руками умирают. А когда их Жижка захватил и они стояли на коленях и просили пощады, то пощады им не давали. Жижка не любил щадить немцев.
Вот эта ничем не обоснованная жестокость, дошедшая до взаимоистребления, и является в этническом плане очень показательной.
Вспомним битву при Фонтанэ в 841 г. (Мы уже говорили о ней, разбираясь с фазой подъема.) Там немцы и французы после боя носили раненым врагам воду, мотивируя это тем, что они люди свои, хотя и принадлежат к разным партиям. Именно такой характер поведения указывает на наличие суперэтнической целостности. Не зря мы говорили, что 841 год – год рождения «христианского мира», поскольку до того ничего подобного при войнах в Европе не было. Дело в том, что внутри любого суперэтноса, конечно, идут войны, проливается кровь, творятся жестокости, но, обусловленные самой войной, они никогда не превращаются во взаимоистребление – люди помнят, что воюют хоть и не с соседями по улице, но и не с совсем чужими, не с «дикарями».
Все так, но ведь немцы
Выходит, немцы и чехи в XV в. почему-то утратили чувство суперэтнического единства, стали ощущать себя такими же чуждыми, как немцы и русские, и относиться начали друг к другу соответственно, тем более во время войны, что сразу стало заметно.
И действительно, гуситские войны были первой вспышкой, которая показывала, что в суперэтносе начинается новый процесс – дивергенция. Недаром Гус сказал: «Я-то гусь („гус“ – это и есть „гусь“), а за мной придет лебедь». И этот лебедь пришел через сто лет. Звали его Мартин Лютер, и проповедовал он тоже только некоторые улучшения норм религии, точнее – культа.
Пассионарный надлом в Германии
В 1517 г. Мартин Лютер прибил в Виттенберге к дверям церкви свои девяносто пять тезисов, по которым он считал себя несогласным с католической церковью. Если бы в наше время, в XX в., кто-нибудь прибил тезис к дверям где-нибудь в Лондоне: «Я не согласен с английской конституцией и постановлением парламента», ему сказали бы: «Ну, иди домой». И этим все кончилось бы. Но это было Средневековье – «страшная» эпоха. Все сказали: «Как так, этот монах не согласен с тем, во что мы, весь христианский мир, веруем? Давайте разберем, какие у него доводы, устроим диспут, он имеет право выслушать возражения». И устроили. И кто бы, вы думали, председательствовал на этом диспуте? Император Карл V Габсбург, во владениях которого «не заходило солнце»: он был императором Германии, правителем Нидерландов – это был его наследственный домен, еще было у него Испанское королевство, испанские владения в Америке, Филиппины, Неаполитанское королевство, Милан в Ломбардии. Он был председателем на этом диспуте. Рядом с ним сидел папский легат – богослов, который должен был спорить с наглым монахом. По правую сторону от представителей духовной и светской власти были все магнаты Германской империи и послы из соседних католических государств, по левую сторону – духовные лица. Привели Лютера и говорят. «Спорь! Отстаивай свои тезисы». Он смешался. Карл посмотрел на него и сказал: «Я думал, это человек… а он дрянь. Ну, ладно, завтра приведите его к отречению и отпустите. Что с ним разговаривать». А Лютер за ночь-то передумал все, и, когда его на следующий день привели отрекаться, он сказал: «Я здесь стою и не могу иначе». И пошел крыть доводами, очень вескими. Половину собрания переубедил. Его решили арестовать – такое случалось. Герцог Саксонский успел его спасти, дал ему всадников, конвой, увез в один из своих замков и там спрятал. Идеи Лютера пошли по всей Европе, а сам он сидел тихонько и переводил Библию, чтобы занять свободное время, которого у него теперь было много. Отсюда пошел раскол суперэтнического поля: «Вормский эдикт» 1521 г.[38].
Ясно, что дело, очевидно, не в том, что Лютер говорил. Подавляющая часть европейцев была безграмотна, а у тех, кто были грамотны, тоже было не очень много времени, чтобы читать и изучать все эти принципы, взвешивать аргументы, сравнивать, что правильнее: следовать Преданию или Писанию. Для этого Писание надо было хорошо знать, а оно толстое, да еще на латинском языке – трудно читать. Как надо понимать пресуществление во время мессы? Или предопределение? Какое учение о спасении правильнее?.. Господи, да некогда! Но тем не менее вся Европа разделилась на протестантов и католиков, потому что каждый, толком не зная, за что он, точно знал, против кого он. А кроме того, все без исключения – от Северной Норвегии до Южной Испании, – все были недовольны и не удовлетворены той системой католической средневековой мысли, которая была прилажена для эпохи подъема и которая очень хорошо работала при акматической фазе.
Реформация – индикатор надлома
Явно выступил на поверхность новый поведенческий императив – реактивный императив фазы надлома. Формулируется он просто: «Мы устали от великих! Дайте пожить!» И теперь им нужно было что-то другое, потому что старая система не отвечала ни накопленному уровню знаний, ни растраченному уровню доблести и мужества, ни сложившимся экономическим отношениям, ни бытовым заимствованиям и нравам, вообще ничему.
Реформы, в сущности, были необходимы для обеих сторон, и обо всем можно было мирно договориться. Но весь фокус в том, что договариваться никто не хотел. По существу, равными реформаторами были не только несчастный Гус и счастливый его последователь Лютер, не только страшный Кальвин, обративший в свою кальвинистскую веру Женеву и половину Южной Франции, не только мечтатель Цвингли, не только прохвост и жулик Иоанн Лейденский, который, провозгласив «царство Сиона», залил кровью поверивший ему город Мюнстер, но и такие католические деятели, как Савонарола – истинно верующий доминиканский монах, который заявил: «Хватит рисовать проституток в церквах под видом святых, художники шалят, а нам каково молиться?» Кончил Савонарола свои дни на костре, унеся в небытие большое количество произведений подлинного искусства из-за того, что решил бороться против неуместной в храмах порнографии. Таким же реформатором был и испанский офицер, раненный в ногу, Игнатий Лойола, который решил, что бороться с Реформацией надо теми же средствами, которыми борется Реформация с католической церковью, то есть воспитывать жертвенных людей и учить их католицизму. Учить! Доминиканский орден – ученый орден. Доминиканцы учились сами, они сидели и зубрили латынь, Августина, Писание – сложные вещи; карты им были запрещены, все развлечения запрещены, так они, бедные, придумали костяшки-домино, это им никто не удосужился запретить, и играли в свободное время.