Конец – молчание
Шрифт:
– Ну, почему же идиотское? Разведка существует тысячелетия…
– Возможно. Но вас с отцом она так же касается, как и меня, скажем, музыка! – У Алеши полностью отсутствовал музыкальный слух.
– Во всей этой глупой истории меня трогает только одно, – задумчиво сказал Дима. – Твой дядя резко изменился к отцу. Тот это почувствовал, и ему, конечно, неприятно. Давние друзья – и вдруг какой-то Кушаков… Откуда он, между прочим, взялся?
Поздним вечером тринадцатого марта тридцать восьмого года «Джим» отправил «Питеру» внеочередную радиограмму:
«Необходимо срочно навести справки о помощнике Величко Кушакове Матвее Матвеевиче, служившем, по его словам, два года назад в торговой сети Ростова и преследовавшемся якобы за несогласие с советской политикой. Заподозрил нас, всячески обрабатывает общественное мнение, мешает выполнению задания. В остальном все нормально. Привет близким».
ДОНЕСЕНИЕ ПОЛЬСКОГО ПОСЛА В ПАРИЖЕ
ЛУКАСЕВИЧАО БЕСЕДЕ С ФРАНЦУЗСКИМ МИНИСТРОМИНОСТРАННЫХ ДЕЛ БОННЭ
Совершенно секретно. Париж 27 мая 1938 г.
Господину министру иностранных дел.
Варшава.
«Сегодня, в 11 часов 45 минут, я посетил министра Боннэ… Он сообщил мне, что имел беседу с генералом Гамеленом на тему о нашем стратегическом положении в случае, если Чехословакия будет занята немцами, и что французский штаб считает такое положение огромной и очень опасной угрозой для нас в военном отношении…
Затем министр Боннэ пространно, и явно делая упор на эту проблему, начал говорить об отношении к Советской России. Франко-Советский пакт является очень “условным”… Французское правительство хотело бы целиком опереться на Польшу и сотрудничать с ней… Министр Боннэ был бы очень доволен, если бы он мог в результате выяснения вопроса о сотрудничестве с Польшей, заявить Советам, что Франция не нуждается в их помощи».
– Как жизнь, Миша?
– Колесом, Сергей Васильевич! Крутится.
– А дела?
– Обещано к вечеру. – Денисенко прекрасно знал, что тревожит Горина.
– Тебе-то уже несколько дней обещают!
Миша виновато, развел руками:
– Сегодня сказали – наверняка.
– Не слезай с них, Мишаня. Лопатки должны коснуться ковра до сеанса связи. То есть – до двадцати одного ноль-ноль…
– Москвы.
– Ну, не Гринвича же! Мы тут еле-еле поворачиваемся, а над Кесслерами дамоклов меч висит. Одну опасность устранили – я имею в виду Кушакова, – другая тут как тут. Так что – вынь из кого надо душу, но вечером чтоб была ясность.
– Слушаюсь! – Денисенко, рубя шаг, пошел к двери.
Сергей Васильевич был не в своей тарелке. Он пытался работать, но ничего из этого не получалось. Мысли все время кружили вокруг Димы и Максима Фридриховича. Как трудно руководить на расстоянии! Давать советы, помогать… Пока найдешь какое-то решение, обстановка там может круто измениться. В тот раз, правда, успели вовремя.
Как только они получили от Кесслеров радиограмму о Кушакове, сразу же связались с Ростовом, особенно не рассчитывая на успех. Но фортуна на этот раз милостиво показала им свое лицо: Кушаков и впрямь работал в торговле, совершил крупную растрату и бежал в Иран.
Денисенко сначала обрадовался, а потом понял, что радоваться-то нечему. На этом проступке Кушакова им не выехать: Пауль Кесслер – тоже «растратчик», одного поля ягоды… Поэтому надо искать что-то, что по-настоящему развенчало бы в глазах Величко его фаворита… Но что искать и где?
– А если в Ленинграде пошуровать? – робко предложил Миша.
– Молодец! – Горин просиял. – Как это я упустил? Ведь ростовчане упомянули, что до них Кушаков работал в ленинградской милиции! Закажи, Мишенька, разговор с Питером. Вот тебе координаты… И с завтрашнего дня оформи мне туда командировку. Выеду сегодня же после разговора с Дорофеевым. Про билет не забудь! Думаю, Семен Ильич нам поможет… Он меня с детства за уши тянет. Если бы не Дорофеич – не иметь бы тебе, Денисенко, счастья служить под моим руководством.
А вечером Горин уже покуривал «Казбек» в мягком вагоне, куда заботливо водворил его Денисенко. Вечер и целая ночь – не малый отрезок времени, если не до сна, если в голове свербит одна и та же мысль, если предстоящая встреча настраивает на воспоминания.
Сереже Горину было десять лет, когда на русско-германском фронте погиб его отец – потомственный рабочий. А вскоре, сраженная этим известием и застарелой чахоткой, умерла мать. Мальчик остался под опекой старшего брата, шестнадцатилетнего Владимира. Тот с утра до ночи трудился на заводе, чтобы не отрывать братишку от учебы: пусть хоть один будет по-настоящему грамотным! Так и жили два пацана – сами себя обстирывали, сами себе готовили… Да добрые люди не забывали.
А осенью семнадцатого, когда началась революция, Владимир вступил в красногвардейский отряд, которым командовал рыжебородый крепыш Семен Дорофеев. Как ни настаивал старший брат, чтобы Сережа сидел дома, – тот ни в какую! Даже Дорофеев тут оказался бессилен: парнишка не отходил от Владимира ни на шаг.
Постепенно к нему настолько привыкли, что отдавали ему приказания, как солдату, и он, вскинув руку к буденовке и коротко бросив: «Есть!» – бежал исполнять. Так он «врос» в красногвардейские будни и в тринадцать лет стал бойцом.
Однажды отряду Дорофеева было поручено захватить здание в районе Никитских ворот, где забаррикадировались царские офицеры, вооруженные не только винтовками и пистолетами, но и пулеметом. Несколько раз дорофеевцы атаковали особняк – и неудачно: только людей теряли!
Мозговали, мозговали, что же предпринять, но ничего не могли придумать. И тут кто-то заметил, что заговорщики поддерживают связь с духовенством: только монахов они подпускают к дому и ведут с ними какие-то переговоры. Так родилась идея…