Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки
Шрифт:
Я начал различать парадокс, маячивший в центре работы Поппера — и личности, — когда до встречи с ним спросил мнение о нем у других философов. Обычно на подобные вопросы получаешь скучную похвалу из общих фраз, но в данном случае мои собеседники не могли сказать ничего хорошего. Они рассказали, что этот человек, яростно выступавший против догматизма, сам по себе был патологическим догматиком и требовал преданности от студентов. О Поппере ходила шутка: «Открытое общество и его враги» следовало назвать «Открытое общество и один из его врагов».
Чтобы договориться об интервью с Поппером, я позвонил в Лондонскую школу экономики, где он преподавал с конца сороковых годов. Секретарь ответил мне, что Поппер обычно работает дома в Кенсингтоне, фешенебельном
— К дому сэра Карла, пожалуйста, — сказал я таксисту, садясь в машину у станции «Кенсингтон».
— Куда? — переспросил таксист. Сэр Карл Поппер? Известный философ? Никогда о нем не слышал, заявил таксист. Однако он знал улицу, на которой жил Поппер, и мы без труда нашли его дом — двухэтажный коттедж, окруженный тщательно подстриженной лужайкой и кустиками [42] .
Дверь открыла высокая симпатичная женщина в свободных черных брюках и блузке, с короткими темными волосами, зачесанными назад. Это оказалась миссис Мью. Внешне она была лишь немного менее грозной, чем по телефону. Она провела меня в дом, заявив, что сэр Карл устал. Ему пришлось вынести целую череду интервью и принять поздравления в связи с девяностолетием в прошлом месяце, и он слишком напряженно работал, готовя речь, которую собирается произнести во время получения награды в городе Киото, известной как японская Нобелевская премия. Я не должен задерживать его больше часа.
42
Я брал интервью у Поппера в августе 1992 г.
Безо всякого оптимизма я пытался настроиться на встречу. Вошел Поппер. Он сутулился, носил слуховой аппарат и оказался на удивление маленького роста. Я предполагал, что автор такой автократической прозы окажется высоким. Тем не менее он был динамичен, как боксер легкого веса. Для начала Поппер разнес мою статью, написанную для «Сайентифик Америкен», о том, как квантовая механика заставляет некоторых физиков отказаться от мнения, что физика — полностью объективное занятие.
— Не верю ни одному слову, — объявил он со своим австрийским акцентом. — Субъективизму нет места в физике, ни в квантовой, ни в какой другой. Физика, — воскликнул он, хватая книгу со стола и бросая ее с грохотом, — вот она!
И это было сказано человеком, в соавторстве написавшим книги в поддержку дуализма и утверждавшим, что идеи и другие построения человеческого ума существуют независимо от материального мира [43] .
Поппер все время вскакивал, чтобы найти книги или статьи, которые могли бы подкрепить какое-то утверждение. Пытаясь выудить из памяти фамилию или дату, он тер виски и скрипел зубами, словно в агонии. В один момент, когда он не мог вспомнить слово «мутация», он шлепал себя по лбу, причем достаточно сильно, и кричал:
43
См.: Popper, К. and Eccles, John С. The Self and Its Brain.Berlin, 1977. Эклз получил Нобелевскую премию в 1963 г. за работу по рефлексам нервной системы. Его взгляды описаны в гл. 7.
— Термины, термины, термины!
Слова вылетали из него так быстро и с такой силой, что я начал терять надежду, что мне удастся задать хотя бы один из приготовленных вопросов.
— Мне перевалило за девяносто, и я все еще могу думать, — заявил он, словно подозревая, что я в этом сомневаюсь.
Он неустанно расхваливал теорию происхождения жизни, предложенную его бывшим студентом Гюнтером Вахтерсхойзером (Giinther Wachtershauser), немецким адвокатом, специалистом по патентам, имеющим научную степень по химии [44] . Поппер неоднократно подчеркнул, что он знал всех титанов науки двадцатого столетия: Эйнштейна, Шрёдингера и Гейзенберга (Heisenberg). Поппер обвинил Бора (Bohr), которого знал «очень хорошо», за то, что тот ввел в физику субъективность. Бор был «чудесным физиком, одним из лучших в свое время, но он был ничтожным философом, и с ним невозможно было разговаривать. Он все время говорил сам, позволяя тебе вставить одно или два слова, а потом снова перебивал».
44
Гюнтер Вахтерсхойзер представил свою теорию происхождения жизни в «Протоколах Национальной академии наук» (1990, т. 87, с. 200–204).
Когда миссис Мью собралась выйти из комнаты, Поппер попросил ее найти одну из его книг. Она исчезла на несколько минут, а потом вернулась с пустыми руками.
— Простите меня, Карл, я не смогла ее найти, — сказала она. — Вы должны мне ее описать, а то я не могу искать во всех книжных шкафах.
— Мне кажется, что она стояла справа, в том углу, но, может, я сам взял ее… — его голос смолк. Миссис Мью каким-то образом удалось закатить глаза, фактически их не закатывая, и она исчезла.
Поппер на мгновение замолчал, и я с отчаянием ухватился за возможность задать вопрос.
— Я хотел спросить вас о…
— Да! Вы должны задать мне ваши вопросы! Я неправильно взял инициативу на себя. Вы можете вначале задать мне все ваши вопросы.
Когда я начал расспрашивать Поппера о его взглядах, стало очевидно, что его философия скептицизма возникла из глубоко романтического, идеализированного взгляда на науку. Таким образом он опроверг утверждение, присущее многим логическим позитивистам, что науку нельзя свести к формальной, логической системе, в которой сырые данные методично превращаются в истину. Научная теория, настаивал Поппер, — это изобретение, акт творения, такой же глубоко таинственный, как и всё в науке.
— История науки умозрительна во всем, — сказал Поппер. — Это удивительная история. Она заставляет гордиться, что ты родился человеком.
Обхватив голову руками, Поппер произнес нараспев:
— Я верю в человеческий разум.
Из тех же соображений Поппер на протяжении всей своей карьеры боролся против доктрины научного детерминизма, который он считал антитетическим человеческому творчеству и свободе, а значит, и самой науке. Поппер заявлял, что задолго до современных теоретиков хаоса понял, что не только квантовые системы, но даже классические, Ньютоновы, в своей основе непредсказуемы; он прочитал лекцию на эту тему в пятидесятые годы. Махнув рукой в сторону лужайки перед домом, он заявил:
— В траве — сплошной хаос.
Когда я спросил Поппера, думает ли он, что наука не способна достичь абсолютной истины, он воскликнул:
— Ничего подобного! — и неистово затряс головой.
Как и логические позитивисты до него, он верил, что научная теория может быть абсолютно истинной. Фактически, он не сомневался, что некоторые современные научные теории абсолютно истинны (хотя он отказался назвать какие). Но он опроверг веру позитивистов в то, что мы можем когда-нибудь узнать,что теория является истинной.