Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки
Шрифт:
Другой вопрос касается того, что астрофизики любят называть «крупномасштабной структурой». На заре космологии галактики казались разбросанными во Вселенной более или менее равномерно. Но когда качество наблюдений улучшилось, астрономы обнаружили, что галактики имеют тенденцию собираться вместе в окружении гигантских пустот. Наконец, встает вопрос о том, как Вселенная вела себя в так называемую эпоху квантовой гравитации, когда космос был таким малым и горячим, что все силы Вселенной считались унифицированными. Вот эти вопросы доминировали во время дискуссии на Нобелевском симпозиуме в Швеции. Но ни одна из этих проблем, настаивал Шрамм, не угрожала базовой схеме Большого Взрыва.
— Только потому, что торнадо нельзя предсказать, — сказал он, — не означает, что Земля не круглая [77] .
Шрамм выступил примерно с таким же
77
Передовой взгляд на космологию Шрамма представлен в кн.: Schramm, D. and Riordan, M. The Shadows of Creation.New York, 1991. В 1994 г. соавтор Шрамма, Риордан, физик из «Стэнфорд Линеар Акселерейтор», поспорил со мной на ящик калифорнийского вина, что к концу века Алан Гут (Alan Guth), которому обычно приписывается «обнаружение» надувания, получит за свою работу Нобелевскую премию. Я упоминаю здесь этот спор только потому, что уверен, что я выиграю.
Ближе к концу симпозиума в Швеции Хокинг, Шрамм и все остальные астрофизики сели в автобус и поехали в ближайшую деревню на концерт. Когда они зашли в лютеранскую церковь, где должен был состояться концерт, она уже была заполнена. Оркестр — белобрысые юноши и сморщенные старцы, крепко державшие скрипки, кларнеты и другие инструменты, уже был в сборе. Зрители заполнили балконы и места, обычно отводимые для паствы. Когда ученые пошли по центральному проходу к передним местам, зарезервированным для них, с Хокингом в инвалидной коляске во главе, жители деревни начали хлопать, вначале робко, затем страстно, и хлопали целую минуту. Это было очень символично: в этот момент, по крайней мере, в этом месте и для этих людей наука превзошла религию как источник истины о Вселенной.
Однако ученое сообщество раздирали сомнения. Пока не начался концерт, я услышал разговор между Дэвидом Шраммом и Нейлом Туроком (Neil Turok), молодым английским физиком. Турок признался Шрамму, что он так обеспокоен неразрешимостью вопросов, относящихся к темной материи и разлету галактик, что думает оставить космологию и перейти в другую область.
— Есть ли у нас вообще какое-то право понимать Вселенную? — жалобно спросил Турок.
Шрамм покачал огромной головой. Основная схема космологии, теория Большого Взрыва, абсолютно правильна, прошептал он, когда оркестр начал проверять инструменты, от астрофизиков просто требуется кое-где свести концы с концами.
— Все определится само собой, — сказал Шрамм.
Казалось, что слова Шрамма успокоили Турока, но, вероятно, ему следовало насторожиться. А что если Шрамм прав? Что если астрофизики уже имеют в виде теории Большого Взрыва основной ответ на загадку Вселенной? Что если все, что осталось, — это в самом деле лишь свести концы с концами, те, что можно?
При этом условии не удивительно, что сильные ученые типа Хокинга перескочили через теорию Большого Взрыва в постэмпирическую науку. А что еще делать такому творческому и честолюбивому человеку?
Русский маг
Одним из немногих соперников Стивена Хокинга как практика иронической космологии является Андрей Линде, русский физик, эмигрировавший в Швейцарию в 1988 году и два года спустя — в США. Линде тоже присутствовал на Нобелевском симпозиуме в Швеции, и его шутовство было одним из кульминационных моментов конференции. Выпив пару рюмок во время коктейля, устроенного на воздухе, Линде ударом каратиста разбил кирпич. Он постоял на руках, потом сделал сальто назад и наконец встал на ноги. Затем он достал из кармана коробок спичек и положил две из них на ладонь в форме креста. Линде совсем не шевелил рукой — по крайней мере так казалось, — а верхняя спичка дрожала и прыгала, как будто ее дергали за невидимую веревочку. Этот трюк свел коллег с ума. Вскоре спички и ругательства разлетались во все стороны — с дюжину самых известных в мире астрофизиков тщетно пытались повторить достижение Линде. Когда они захотели узнать, как это у него получается, он улыбнулся и пробурчал:
— Это квантовое колебание.
Линде еще более известен своей теоретической ловкостью рук. В начале восьмидесятых он помог получить признание одной из самых экстравагантных идей, когда-либо появлявшихся в физике частиц, — надуванию. Изобретение надувания (термин «открытие» тут не подходит) обычно приписывается Алану Гуту (Alan Guth)из Массачусетского технологического института, но Линде помог усовершенствовать теорию и добиться, чтобы ее приняли. Гут и Линде предположили, что в ранней истории нашей Вселенной — когда ее возраст составлял 10 43секунды, если быть абсолютно точным, когда космос, по-видимому, был гораздо меньше протона — сила тяжести могла на короткое время стать отталкивающей, а не притягивающей силой. В результате Вселенная, по-видимому, прошла через огромный, экспоненциальный скачок роста перед тем, как стабилизироваться на текущей, гораздо более малой скорости расширения.
Гут и Линде основывали свою идею на нетестированных — и почти точно не поддающихся тестированию — унифицированных теориях физики частиц. Тем не менее астрофизики влюбились в надувание, потому что оно могло объяснить некоторые животрепещущие проблемы, поднимаемые стандартной моделью Большого Взрыва. Во-первых, почему Вселенная кажется более или менее одинаковой во всех направлениях? Ответ заключается в том, что, как при надувании воздушного шарика разглаживаются «морщинки», точно так же экспоненциальная экспансия Вселенной делает ее относительно гладкой. Надувание также объясняет, почему Вселенная не является однородным консоме радиации, а включает куски материи в форме звезд и галактик. Квантовая механика предполагает, что даже пустое пространство до краев наполнено энергией; эта энергия постоянно колеблется, как волны, танцующие на поверхности озера, на которое дует ветер. В соответствии с теорией надувания выбросы, генерированные квантовыми колебаниями в самом начале жизни Вселенной, после надувания могли стать достаточно большими, чтобы служить гравитационными семенами, из которых выросли звезды и галактики.
Надувание имеет несколько удивительных скрытых смыслов, один из которых следующий: все, что мы видим в телескопы, представляет собой бесконечно малую часть огромного косма, созданного во время надувания. Но Линде на этом не остановился. Даже эта огромная Вселенная, утверждал он, является одной из бесконечного числа вселенных, порожденных надуванием. Надувание, после того как началось, никогда не может закончиться: оно создало не только нашу Вселенную — украшенный галактиками косм, который мы рассматриваем в телескопы, — но и бесчисленные другие. Эта мегавселенная имеет то, что называется фракционной структурой: большие вселенные рождают маленькие вселенные, которые, в свою очередь, рождают еще меньшие, и так далее. Линде назвал свою модель хаотичной, фракционной, самовозрождающейся, надуваемой вселенной [78] .
78
Линде представил свою теорию в статье «Самовоспроизводящаяся надуваемая вселенная» в «Сайентифик Америкен» за ноябрь 1994 г., с. 48–55. Тем, кто хочет подробнее узнать о Линде, следует почитать его книги: Particle Physics and Infla(Нью-Йорк, 1990) и Inflationand Quantu(Сан-Диего, 1990). Части этого раздела о Линде появлялись в моей статье «Вселенский колдун» в «Дискавер», март 1992, с. 80–85. Я брал интервью у Линде в Стэнфорде в апреле 1991 года.
Линде, который на людях кажется веселым и изобретательным, может быть и удивительно мрачным. Я заметил эту черту его характера, когда приехал к нему в Стэнфордский университет, где они с женой Ренатой Каллош (Renata Kallosh), также физиком-теоретиком, начали работать в 1990 году. Когда я пришел в серый, построенный в форме куба домик, который они арендовали, Линде провел меня по территории, где мы встретили Каллош, радостно сажавшую что-то на клумбе.
— Смотри, Андрей! — закричала она, указывая пальцем на ветку дерева над ее головой: там было гнездо, полное чирикающих птенчиков. Линде, бледность которого выдавала редкое пребывание на солнце, только кивнул. Когда я спросил, считает ли он, что Калифорния действует расслабляюще, он пробормотал: