Конец одной любовной связи
Шрифт:
Когда я пришел, он еще не проснулся от искусственного, тяжелого забытья, иначе мне было бы с ним труднее. В кабинете, на краю кресла, сидел священник — видимо, из этих редемптористов, которые по воскресеньям служат черту в темной церковке, где я расстался с Сарой. Лицо у него было хмурое, кислое. Он явно спорил с Генри.
— Это мистер Бендрикс, вы знаете, писатель, — сказал Генри. — Отец Кромтон. Мистер Бендрикс очень дружил с моей женой.
Мне показалось, что Кромтон и сам это знает. Нос тянулся по его лицу, как контрфорс по стене. Может быть, этот самый человек захлопнул перед Сарой дверь надежды.
— Добрый день, — сказал священник так неприветливо, что я ощутил, как близко колокола и свечи.
— Мистер Бендрикс очень помог мне с похоронами, — объяснил Генри.
— Я бы тоже помог.
Когда-то я ненавидел Генри. Что за чушь! Генри — жертва, как и я, а победитель — вот этот мрачный человек в дурацком воротничке. Я сказал:
— Навряд ли. Вы ведь против кремации.
— Я бы похоронил ее по-христиански.
— Она не христианка.
— Она собиралась ею стать.
— Разве этого достаточно?
Отец Кромтон выложил формулу, как банкноту:
— Мы признаем крещение намерения.
Банкнота лежала перед нами, ждала, что мы ее подберем. Никто не шевельнулся. Священник сказал:
— Вы еще успеете все отменить. Остальное я возьму на себя.
Говорил он так, словно увещевал леди Макбет, обещая ей нечто лучшее, чем все аравийские благовония [30] .
— Неужели и впрямь это так важно? — вдруг сказал Генри. — Конечно, я не католик, но я не понимаю…
30
…увещевал леди Макбет, обещая ей нечто лучшее, чем все аравийские благовония. — Намек на реплику в трагедии Шекспира «Макбет»: «Эта маленькая ручка все еще пахнет кровью. Всем благовониям Аравии не отбить этого запаха» (Акт V, сц. 1, пер. Ю. Коренева).
— Она была бы счастливей…
— Да почему же?
— Церковь дает свои блага, мистер Майлз, хотя и налагает обязанности. Есть заупокойные службы, постоянные молитвы. Мы помним наших мертвых, — добавил он, а я подумал: «Как вы их помните? Теории у вас хорошие. Вы говорите, что каждый человек важен. Волосы сочтены — но я просто чувствую рукой ее волосы, я не забыл тонкий пушок пониже затылка, когда она лежала на моей кровати лицом вниз. Мы тоже помним своих мертвых».
Заметив, что Генри поддается, я бестрепетно солгал:
— У нас нет совершенно никаких оснований думать, что она обратилась.
— Правда, сестра сказала… — начал Генри, но я не дал ему кончить:
— Она бредила перед смертью.
Отец Кромтон сказал:
— Я бы никогда не посмел вмешаться, мистер Майлз, если бы у меня не было серьезных оснований.
— За несколько дней до смерти, — сказал я, — миссис Майлз написала мне. Когда вы ее видели?
— Примерно тогда же. Дней пять-шесть назад.
— Очень странно, что она об этом не пишет.
— Возможно… да, возможно, она не вполне доверяла вам.
— Возможно, вы спешите с выводами. Многие интересуются вашей верой, расспрашивают о ней, но совсем не собираются стать католиками. — Я быстро обернулся к Генри. — Глупо все менять. Распоряжение отдали, народ пригласили. Сара не была фанатичкой. Кто-кто, а она бы не хотела беспокоить кого-нибудь из-за прихоти. В конце концов, — я глядел на Генри, — все может быть вполне по-христиански. Конечно, Сара не христианка. Мы не видели никаких признаков. Но вы дадите отцу Кромтону денег на мессу…
— Не нужно. Я утром отслужил. — Он впервые шевельнулся, повел рукой, словно увидел, что покачнулась стена, и пригнулся, хотя бомба уже упала. — Я буду поминать ее каждый день.
— Спасибо, отец, — с облегчением сказал Генри, как будто это все улаживало. И подвинул сигареты.
— Не совсем удобно говорить это, мистер Майлз, но, видимо, вы не понимаете, какой хороший человек ваша жена.
— Я ее очень любил, — сказал Генри.
— Многие любили ее, — сказал я.
Отец Кромтон взглянул на меня, как учитель, которого прервал самый сопливый ученик с задней парты.
— Быть может, недостаточно, — сказал он.
— Что ж, — сказал я, — теперь ничего нельзя изменить. Потом, это вызовет толки. Вы не хотите толков, Генри?
— Конечно! Конечно, не хочу.
— В «Таймс» есть объявление. Пришлось бы писать снова. Люди замечают такие вещи. Пойдут сплетни. Вы не кто-нибудь, Генри. И телеграммы придется посылать. Многие отправили в крематорий венки. Вы понимаете, отец…
— Не совсем.
— То, о чем вы просите, неразумно.
— Мне кажется, мистер Бендрикс, у вас очень странная система ценностей.
— Вы же не верите, что кремация не даст телу воскреснуть?
— Конечно, не верю. Я свои доводы привел. Если мистеру Майлзу их недостаточно, говорить не о чем.
Он встал, и только тут я увидел, как он уродлив. Сидя он хотя бы казался величественным, но у него были слишком короткие ноги. Он был маленький; когда он встал, он словно бы отошел куда-то далеко-далеко.
Генри сказал:
— Если бы вы пришли чуть пораньше, отец… Прошу вас, не думайте…
— Я ничего плохого не думаю о вас, мистер Майлз.
— Наверное, думаете обо мне? — с вызовом спросил я.
— Не беспокойтесь, мистер Бендрикс. Вы теперь не можете ей повредить.
Наверное, наслушавшись исповедей, легко опознать ненависть. Он протянул Генри руку, повернувшись ко мне спиной. Я хотел сказать: «Вы неправы. Не ее я ненавижу. И насчет Генри вы ошиблись. Он развратил ее, не я. Я хотел себя защитить, я любил ее», — но ведь, наслушавшись исповедей, они умеют различать и любовь.