Конец ордена
Шрифт:
Удачно и то, что гостиницы всего две, но Виктор Арнольдович захотел еще более упростить дело. Заверив ее, что за эту услугу с него причитается, он попросил поселить их всех в одну гостиницу – так, дескать, будет удобнее для его министерства. Какое такое удобство он имел в виду, привычная ко всему начальница (как и положено на этой должности, внештатная сотрудница МГБ) уточнять не стала – наверняка ее второе ведомство не раз обращалось к ней и с куда более причудливыми просьбами – и обещала пособить. Через несколько минут она перезвонила ему и сказала, что все четыре делегации будут размещены в гостинице "Украина".
Итак, несколько
Сначала Серебряков позвонил Вьюну, затем полковнику Головчухину.
Хотя задание было для вора исключительно простым, отнесся тот к нему без энтузиазма:
— На что ж подписываете, Виктор Арнольдович? Знаете же – у меня зарок: "мокряков" на душу не брать. А тут еще такое – цельную гостиницу перетравить!
Серебряков объяснил ему, что никаких "мокряков" не будет. При этих дозах разве что кого-нибудь слегка пропоносит, не более того.
Против чужого поноса Вьюн ничего не имел, пошутил только, что впервые-де, его, специалиста экстра-класса, по говенному в буквальном смысле делу используют. Однако пообещал, что, коли так нужен понос – будет понос. Всех пронесет по первое число.
Как раз Виктору Арнольдовичу требовалось, чтобы – не всех, но этого он уже Вьюну говорить не стал, достаточно, чтобы каждый знал лишь свое.
Головчухин, выслушав его, ничему не удивился, только буркнул:
— Будет сделано, — и положил трубку.
Зная старого сыскаря, Серебряков не сомневался, что и с этой стороны все будет в полном ажуре. Теперь уже дело было за ним самим.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На следующий день в форме официанта он стоял в ресторанном зале гостиницы "Украина" и тщательно протирал бокалы на одном из угловых столиков. Зал был закрыт на спецобслуживание – через несколько минут здесь должны были кормить обедом иностранцев. А чтобы на появление нового официанта в ресторане не обратили внимания – о том уж Головчухин позаботился. Предстоящее дело упрощалось еще и тем, что магистр тоже не знал в лицо "своего верного архангела Хризоила".
Наконец иностранцы появились и их начали рассаживать за столы. Незаметно Виктор Арнольдович из своего угла стал к ним приглядываться: который?.. Нет, покамест, конечно, не распознать…
К холодным закускам не притронулись аж семеро. Много!.. Нет, француз и финн все-таки выпили минеральной воды – стало быть, их можно исключить. Вероятнее всего, просто блюда не понравились.
Итого – пятеро. Тоже многовато. Нужен-то был всего-навсего один.
Во все, что тут сейчас подавалось, даже в минеральную воду, Вьюн сегодня утром подсыпал совсем немножечко мышьяка, отравить человека такой дозой невозможно, разве что доставить на один день мелкое неудобство. Но магистр мышьяк распознает тотчас же, у него, Виктор Арнольдович давно о том слышал, есть особый перстень, который сразу изменит цвет вблизи даже крохотных крупиц яда, поэтому уж он-то не притронется ни к чему.
После подачи горячих блюд таких, не притронувшихся, осталось лишь двое – худощавый пожилой итальянец и толстая, тоже немолодая, нарумяненная финка.
Выходит, итальянец… Впрочем, и финку сбрасывать со счета нельзя, с магистра станется и в женщину обрядиться. Двое – это тоже было несколько многовато, но уже вполне терпимо… Да и скорее всего,
Проверить, однако, необходимо было обоих и сделать это по-быстрому, пока они еще сидят за столами.
Нынче от того же Головчухина он получил список, в котором значилось, кто из иностранцев в каком номере поселился. Дежурные на двух этажах, где иностранцы разместились, в течение ближайших пятнадцати минут будут отсутствовать – снова Головчухина работа; как он того сумел добиться, пускай его секретом останется. Виктор Арнольдович сначала поднялся на четвертый этаж, где проживал итальянец, незамеченный, проскользнул по коридору и быстро открыл отмычкой нужную дверь.
Из паспорта, оставленного в номере, Виктор Арнольдович узнал, что данный господин, являясь гражданином Италии, носит совсем не итальянскую фамилию Рубинштейн и имя Моше. Лежавшая на столике книга Талмуда и куча религиозных журналов свидетельствовала о том, что более правоверного иудея, чем сей господин Рубинштейн, нелегко сыскать. Серебряков тщательно осмотрел все его вещи, но никакого намека на то, что постоялец как-либо причастен к Ордену, не обнаружил. Впрочем, и магистр тоже едва ли оставил бы какую-нибудь зацепку, которая дала бы понять, что это он. А вот религиозная правоверность господина Рубинштейна частично снимала с него подозрения. Виктор Арнольдович вспомнил, что там, в ресторане, на столе стояли бутылки с Можайским молоком, и итальянцы, сидевшие по обе стороны от Рубинштейна, с удовольствием это молоко пили. Какой же правоверный иудей притронется к пище, если на столе соседствует мясное и молочное?
Теперь вероятность того, что он и есть магистр, сильно уменьшилась. Что это было, хитрость магистра или изъян в столь тщательно вроде бы продуманной им, Серебряковым, цепи? Если бы не ваши религиозные пристрастия, господин Рубинштейн, то лежать бы вам через некоторое время на московском асфальте. А теперь…
Впрочем, есть еще финка…
Спустя пару минут Виктор Арнольдович был в ее номере. Тут густо пахло дамской парфюмерией, в шкафу висели дамские платья и на полках лежали многочисленные лифчики. Обложки всех журналов, какие он увидел, были украшены фотографиями кур. Что ж, делегация из Финляндии как раз и прибыла на конференцию по куроводству.
Один-единственный предмет мог указать на то, что это действительно магистр, и уж он-то, сей предмет, в таком случае, надо полагать, спрятан как следует.
В чемоданах Серебряков и искать не стал – слишком было бы просто. Он хорошенько огляделся. Где бы спрятал этот предмет на месте магистра он сам?
Да, пожалуй, здесь. Коробка с духами не распакованная, в такую горничные заглядывать не станут. Ну-ка… А ведь целлофан вскрывали, а потом снова клеем заклеивали. Вот и тюбик с клеем рядышком лежит. Виктор Арнольдович тоже осторожно вскрыл целлофан…
Точно! Вот она! Миниатюрная электробритва! Все сразу стало на свои места!
Однако, уже обжегшись на Рубинштейне, Серебряков для очистки совести все-таки открыл бритву и заглянул в нее. Вдруг эта всамделишная финка, которая просто возит бритву, чтобы, скажем, брить себе ноги, и так этого стесняется, что хитроумно прячет ее от посторонних глаз?..
Нет, там была жесткая, черная мужская щетина!
Виктор Арнольдович быстро упаковал бритву обратно, в коробку из-под духов, и поспешил покинуть номер.