Конец Осиного гнезда (Рисунки В. Трубковича)
Шрифт:
И только сейчас я сообразил, как ловко меня одурачил Гюберт. Хотя, что значит одурачил? Правильнее сказать- пытался одурачить.
Но нужно отдать справедливость- инсценировку он провел превосходно:крик в лесу,стрельба, картина допроса,страшная ночь в моей комнате… Да и Проскуров сыграл свою роль блестяще. Так блестяще, что не вызвал у меня даже намека на подозрение.
Проскуров прошел мимо в компании двух полицаев и одного высокого человека. Меня он, к счастью, не узнал. Этому, очевидно, помешали отросшая бородка и спущенные уши шапки-ушанки.
Я
— Видишь, пошли трое?- спросил я старика, когда он пошел почти рядом со мной.
— Вижу.
— Надо обязательно узнать, кто этот, в серой кубанке.
— А я знаю,- ухмыльнулся дед.
— Кто?
— Наклейкин,предатель, в гестапо работает… диферентом каким-то.
— Референтом?
— Во-во… А что случилось, душа моя? Долго его в городе не видать было, а теперь вот выполз откуда-то.
— После, отец… Теперь сворачивай направо и гляди в оба.
Я вынул из кармана уголек…
На другой день, сейчас же после завтрака, я заглянул в клетушку Фомы Филимоновича на Опытной станции. Клетушка была пришита к глухой стене бани. И старик именовал ее своим «закутком». Фома Филимонович, сидя на чурбаке, накладывал кожаную заплатку на валенок.
— Вишь,- пожаловался он, тыча пальцем в большую дыру в заднике валенка,- каши просит.
В руке он держал шило,а в зубах конец дратвы. Он примеривал лоскуток кожи то одной, то другой стороной, пока не приладил его наиболее удачно.
В закутке аппетитно пахло стариковским горлодером. В маленькой железной печурке потрескивали охваченные огнем березовые чурбачки.
Здесь можно было разговаривать без опасений быть подслушанным.
— Ты знаешь, где живет Наклейкин?- спросил я старика.
— Знаю. В доме, где пекарня… Насупротив биржи. Как раз насупротив. А что?
Мне пришлось коротко рассказать Фоме Филимоновичу историю моего знакомства с Прескуровым.
Он выслушал, поцокал языком и сказал:
— Не след тревожиться… не след. Мы нащиплем из него лучинки.
— Нет, нет. Ни в коем случае!- запротестовал я.
— Это как же? Такого стервюгу?Ты знаешь,что он людей ни в грош не ставит? Людям хоть в петлю от него лезь? Обличье у него соколье, а сердце воронье. Подлый человечишка, трухлявая душонка в нем. Губит людей, как короед древесину. Насобачился на предательстве. И вокруг внучки вертелся, как бес перед заутреней.
— Вокруг какой внучки?
— Вокруг моей,какой же еще?Увидел ее и прямо дыхнуть не дает девке, лезет ей в душу, как бурав в доску… Пристает с ножом к горлу. И еще грозит: «Не пойдешь, так отправлю тебя вместе с батькой на кудыкалку». А что такое «кудыкалка», мы уже знаем. А он может, подлец! Он около начальства вьюном вьется.
— А другой кто, высокий?
— Дрянь… Переводчик гестапо. Давно до него добраться надо.
У меня окончательно созрел план. Я доказал Фоме Филимоновичу,что расправа с Проскуровым меня не устраивает.
— Можно сделать так, что
Кольчугин согласился.А вечером я напросился на прием к Гюберту. Я доложил ему, что, гуляя по городу, встретил весьма интересную личность.
— Мы встречались до войны.Он этажом ниже жил, отдельную квартиру занимал. Я его узнал, а он меня нет. Если память мне не изменяет, он офицер НКВД. Потом уехал на границу служить, в пограничные войска.
Гюберт встал. Я понял, что он очень заинтересован и взволнован.
— Что вы предлагаете? — спросил он.
— Предлагаю выследить его.
— Что вам нужно для этого?
— Только ваше согласие.
— А люди?
— Боже упаси!- с легким испугом возразил я.- Никаких людей. Я выслежу его сам.
— Уверены?
— Не вижу в этом ничего сложного.
— Я разрешаю вам лично задержать его,- сказал Гюберт,вынул из ящика стола маленький маузер и подал мне. — Понятно?
Я кивнул головой, но тут же счел нужным спросить:
— А куда его доставить?
— Только сюда.
— Ясно. Если надо будет, прибегну к помощи полиции… Тогда разрешите мне завтра остаться без обеда и покинуть станцию сразу после занятий.
Гюберт холодно улыбнулся:
— Если это не отразится на вашем здоровье.
Я тоже позволил себе улыбнуться в присутствии гауптмана, сунул пистолет в карман и вышел.
21. «ВНИМАНИЕ! СЫПНОЙ ТИФ!»
Тропинкой в один след, проторенной в снегу, я шел в город. У домика на окраине,где когда-то я увидел «кепку»,сидел Фома Филимонович. Я прошел мимо него как незнакомый человек.
Вечерний сумрак все плотнее прижимался к строениям города. Улицы были заметены снегом.На тротуарах- сугробы, и никто не расчищает их: нет хозяина в городе,нет хозяйской руки.Оккупантам не до уборки улиц,они заняты другим. Каждый день идут составы на запад,в Германию. Увозится даровая рабочая сила на подневольный, каторжный труд. Люди сгоняются из окрестных деревень, их хватают в городе, периодически устраиваются облавы. Кругом идет ничем не прикрытый грабеж.Увозится все, что имеет хоть какую-нибудь ценность: древесина,железный лом,кровельное железо,зерно,фураж,скот, кирпичи,рельсы, стекло, сырая необработанная кожа, медь… Доламывается и растаскивается то, что чудом уцелело от огня, снарядов и бомб…
Криворученко был уже там, где ему надлежало быть в это время. Он стоял и читал наклеенную на заборе газету.Я прошел мимо, подал условный знак следовать за мной и направился дальше.
Фома Филимонович топтался на перекрестке с кисетом в руках и держал в руках цигарку. Когда он закурил и от этой сверхмощной цигарки пошел дымок, я понял, что все идет благополучно и никакого «хвоста» за мной нет.
Старик пустил для ясности два-три густых облачка и пошел налево. Я последовал за ним, а за мной- Криворученко.