Конец прекрасной эпохи
Шрифт:
– Миром правит энергия. Меняется энергия, меняется и мир. Пока мы дровами топились, было одно. Потом паровые машины и уголёк подоспели, стало другое. После этого - электричество и спирт. Кто у нас сейчас главный в мире? Не правительства уже, нет... Электрические компании, угольные, и транспортные! Главная энергия у нас - электричество, ну это понятно. Вспомогательная - спирт, тоже понятно. Уголь, значит, он и в котлах горит, и в спиртовые реакторы его засыпают, опять же. Ну и перевозка всего этого по рельсе или по шоссе, тролли-басами и спиртовозами... Вся система друг на дружку завязана... Ну да не в том соль. Я о чём толкую? Электрический ток по проводам течёт. Вагонетки по рельсам ездят. А что такое война? Что людей убивают, ладно... Но провода рвутся, рельсы корёжатся! И вот ты мне скажи кто сейчас на это пойдёт?
В кармане Остензона мягко пропел репетир. Финансист потянул за золотую цепочку, и извлёк на свет радио-телефон в виде массивной брелоки. Приложил к уху, послушал, потом отрывисто сказал "yes". Нажал на рычажок, отключающий связь.
– Вот, кстати, - он положил брелоку перед купцом, - последняя модель, прямо из Парижа. Корпус серебряный, одновременно служит антенной. Ловко.
– Финтифлюшка, - пробурчал Крекшин, известный своим пристрастием к немецким золотым "Сименсам", увесистым, но надёжным.
– Да и вообще, на наших станциях только немецкие модели и работают. А во французских - то шёпот, то треск... Так что про войну-то?
– А, ну да. Я о чём! Кто, на самом-то деле, войну остановил в четырнадцатом? Неужели эти болтуны политиканы? Крупные промышленники, вот кто! Электрификация Европы и России требовала немедленного мира, и созыва международной конференции...
– Что-то ты всё не про то. Провода, рельсы... Промышленники. Это всё какой-то... материализм у тебя получается, - Крекшин произнёс сложное слово с запинкой.
– Я так думаю, люди мягче стали под влиянием развития. Почитай как восемьдесят лет без войны живём.
– Ну, до настоящего смягчения нравов нам ещё долго, - протянул Остензон, - есть ещё немало всяких несправедливостей. Вот, к примеру, обращение с туземными народами! Всего тридцать лет прошло, как индийцы британские избирательное право имеют. Причём, заметь, только в самой Индии. Генерал-губернатора себе избирают, а премьер-министра имперского - ни-ни...
– Как же им давать право, когда их эвон сколько?
– возмутился Крекшин.
– Так ведь премьером британским станет какой-нибудь факир индийский!
– Факир факиром, а право избирать и быть избранным он иметь должен, наставительно заметил Лев Генрихович.
– У нас в Америке, в свободной стране, - с гордостью в голосе напомнил он, - был же в президентах Озборн Красный Медведь!
– Тьфу на вашего Озборна, - закряхтел Ипполит Мокиевич, и тут же меленько перекрестился, - чур меня, чур... То есть, конечно, умница-то он умница, но ведь рожа у него совершенно ж как у дикаря! Перо ему в голову, да затычку какую-нибудь костяную в нос, славно смотрелся бы! Одно слово краснокожий.
– То-то этот краснокожий дикарь оттяпал у Британии Канаду, съехидничал Остензон, - побольше бы нам таких дикарей... И, заметь, всё мирно прошло, без всяких дирижаблей с бомбомётами.
– Не оттяпал, - надулся Крекшин, - а купил. Американцы всё покупают.
– Ну вот тебе ещё одно свидетельство, что война - дело глупое. Пока британцы боевые дредноуты строили, да эти, как их... аппараты тяжелее воздуха...
– Аэропланы, - подсказал Ипполит Мокиевич, однажды в таком аппарате летавший, и сохранивший о том полёте пренеприятнейшую память.
– Гадость страшная. Всё дрожит, трясётся, спиртом горелым несёт, теснотища жуткая. Никакого сравнения с дирижаблем.
– Вот-вот. А зачем, по-твоему, их строят? Военная надобность, будь она неладна! Аэроплан трудно в воздухе сбить, потому что он летает без пузыря вот и вся причина существования этой курьёзной конструкции... Так вот, пока англичане аэропланы делали, американцы спокойно себе тянули кабели через океан. И теперь вся атлантическая цепь островков для подзарядки дирижаблей принадлежит Северо-Американским Соединённым Штатам. А это и есть настоящее господство в воздухе.
– Погоди, погоди, - взволновался Ипполит Мокиевич, - так ведь "Монгольфье" эти самые, ты говорил... они же электричество из воздуха получают, так? Подзарядные станции в океане, значит, уже не нужны... То есть они совершенно вытесняют американцев с длинных трасс? Интересно девки пляшут... Участвую, - он протянул другу огромную руку.
Лев Генрихович помедлил, потом согласно кивнул.
Крекшин расслабился: слово Остензона стоило любого контракта.
– Только если ты возьмёшь на себя Урманцева, - добавил "акула".
Крекшин почесал в бороде. Остензон знал, о чём просить: если кто и мог повлиять на министра в полезном смысле, то, наверное, только Ипполит Мокиевич собственной персоной.
– Ладно, - наконец, взвесив все за и против, кивнул головой Крекшин, разобьюсь в лепёшку, а старика уломаю. Присылай своего Петрова, бумаги писать. А с моей стороны...
– Знаю уж, кто с твоей стороны будет. Небось, молодой Илья?
Крекшин усмехнулся в бороду. У него-то и в самом деле имелся подходец к упрямому старику. Некогда - давно это было - Ипполит Мокиевич безвозмездно выручил деньгами министерского внучатого племянника, Илью, богемного юношу, к семнадцатилетию своей жизни не научившегося ничему, кроме штосса, и не сделавшего ничего, кроме карточных долгов. Крекшин же юноше симпатизировал, так как намётанным глазом разглядел в нём практическую жилку. И, оплатив его обязательства, в качестве условия потребовал, чтобы тот пошёл на Второй Крекшинский Оптовый Склад (одно из старых московских предприятий, целиком принадлежащее Ипполиту Мокиевичу уже почитай как лет двадцать, и исправно прибыльное) простым приказчиком. Илья Урманцев условие принял, и честно выполнил, - хотя после первой недели работы попытался было убить себя из револьвера прямо на рабочем месте. Однако ж, после пообвыкся, загорелся, заслужил доверие, и где-то через год занял место помощника управляющего. Через полтора года молодой коммерсант вернул Ипполиту Мокиевичу деньги, доложив поверх номинальной суммы приличный процент. В настоящее время Урманцев-младший представлял интересы Крекшина в славном городе Буэнос-Айрес, похудел, загорел, разучил испанский язык и танец танго, а также обзавёлся супругою, местной красавицей по имени Долорес Гонзалес, после крещения в православие - Дарьей, коя уже успела подарить ему очаровательного сына.
Господин министр был весьма доволен превращением никчёмного оболтуса в успешливого человека, и Крекшину всячески благоволил - благо тот ни с какими деловыми интересами к нему на кривой козе не подкатывал, ждал момента...
Договор скрепили рукопожатием.
Друзья и компаньоны взяли ещё по маленькой, и приступили было к знаменитой палкинской постной каше, когда послышался шум и голоса, и с третьего этажа, со стороны кабинетов, показался ни кто иной, как Мерцлов. По нему было видно, что кляйне ферейн завершился каким-то неподобающим образом.