Конец республики
Шрифт:
Как очарованный, смотрел Октавиан на нее!
Глаза его остановились на босых ногах царицы, и непреодолимое желание овладело им. Он протянул к ней руки и вдруг отшатнулся: в глазах Клеопатры сверкнул огонек торжества, и этот огонек, отрезвив Октавиана, решил участь царицы.
Цезарь встал.
— Прости, неотложные дела…
— Умоляю тебя, сядь, — сказала Клеопатра, чувствуя, что случилось что-то непоправимое, и не понимая, почему Октавиан внезапно охладел и нахмурился, — у меня тоже есть к тебе дело. — И, кликнув управляющего, повелела принести опись сокровищ, — Я, Цезаръ, — улыбнулась она, и опять сияние разлилось по ее лицу, — позаботилась о том, чтобы ты знал…
Протянув царице опись сокровищ, грек стал упрекать ее, что она утаила часть драгоценностей.
Клеопатра вскочила с ложа и, схватив грека за волосы, с яростью хлестала его по щекам, царапая ему лицо.
— Проклятая эхидна, продажная собака! — кричала она пронзительным голосом, захлебываясь от бешенства, и вдруг обратилась к Октавиану: — Прости, Цезарь, за вспышку гнева, которую я не могла сдержать. Но подумай сам, разве это не ужасно, что раб вменяет мне в преступление — не преступление? Верно, я отложила несколько драгоценностей, и они не попали в опись; я хочу подарить их Ливии и Октавии, чтоб они упросили тебя быть добрее и снисходительнее ко мне…
Октавиан улыбнулся.
— Ты можешь хранить их, — сказал он — в надежде на блестящее будущее, которое ожидает тебя. Поправляйся же поскорее, а я прикажу жрецам молиться богине Валетудо о твоем выздоровлений. Прощай.
И он поспешно вышел, радуясь втайне, что обманул ее своими речами.
XXXII
Наслышавшись об Октавиане как о демагоге, Клеопатра подозревала, что речи его и обещания были лживы, и беспокоилась о судьбе детей. Не имея возможности увидеться с ними, она знала о них только то, что ей говорили: дети в безопасности, находятся под покровительством Цезаря. Однако сомнения мучили ее. Узнав однажды, что через три дня Октавиан возвращается в Италию и берет с собой ее и детей, она поняла, что обречена на унижение, а потом и на смерть: Цезарь поведет ее, закованную в цепи, за своей триумфальной колесницей, римский народ будет издеваться над ней, плевать ей в лицо и бросать в нее камнями и отбросами, а затем ее ввергнут, по приказанию «милосердного» Цезаря, в Мамертинскую темницу и заморят голодом, как некогда Югурту, или задушат, как Аристоника.
Не выказывая ничем своих подозрений, она написала письмо Октавиану, прося позволения отправиться на могилу Антония, чтобы убрать ее, по обычаю, лотосами.
Это было ей разрешено.
Возвратившись во дворец, она выкупалась в цистерне и возлегла за столе Ирае и Хармион. Оживленно беседуя со своими любимицами, она часто поглядывала на дверь. Наконец вошла невольница, низко поклонившись.
— Некий земледелец принес полную корзину смокв, — сказала она. — Прикажешь, царица, взять их?
— Возьми, — повелела Клеопатра и, когда египтянин поставил корзину на столик и ушел, приказала рабыням удалиться. Написав письмо, в котором просила похоронить ее рядом с Антонием, она вручила его невольнику.
— Отнеси это Цезарю.
Сев на ложе, она говорила:
— Сегодня я решила умереть. А вы оставьте меня… уезжайте из страны Кем в Эфиопию, куда бежал сын мой Цезарион…
— Нет, царица! — одновременно воскликнули девушки. — Жили мы с тобой вместе — вместе и умрем…
— Пройдем в спальню.
Ирас и Хармион поспешно взяли корзину и понесли ее вслед за Клеопатрой.
— Одна из вас должна испробовать действие яда, — сказала царица и, указав на смоквы, прикрытые листьями, добавила, заметив движение Ирас: — Смелее, моя дорогая!
Вынимая смоквы, Ирас увидела черного аспида, пытавшегося скрыться под листком, и, раздразнив его, подставила ему руку. Клеопатра с любопытством смотрела, как разъяренный аспид впился в руку Ирае.
Девушка оторвала его от своей руки, а Клеопатра быстро прикрыла корзину ковриком.
Шатаясь, с потным помертвевшим лицом, Ирае дошла до царицы и, повернув к ней голову, вымолвила прерывистым топотом:
— Яд действует… руки онемели… тело холодеет… И тихо опустилась на пол.
Клеопатра заглянула ей в глаза — они мутнели, девушка засыпала.
— Хорошо. Сними, Хармион, коврик…
Из-под листьев выглянул аспид и скрылся. Клеопатра торопливо выбрасывала смоквы на пол.
— А, вот где ты! — вскричала она, увидев аспида на дне корзины. Она дразнила его, то подвигая к нему руку, то отнимая ее (глазки взбешенной змейки сверкали, как угольки), и вдруг протянула ему руку. — Слава богам! Вероломный тиран будет лишен .радости созерцать мой позор!
Хармион оторвала аспида от ее руки и поступила так же, как царица, «Легкая смерть», — думала она, поддерживая Клеопатру, и, отбросив от себя гадину, помогла госпоже улечься на ложе.
Одетая в великолепные царские одежды, Клеопатра лежала на золотом ложе, а Хармион, шатаясь, возлагала на ее голову диадему, когда дверь распахнулась и вбежали люди, посланные Октавианом.
Молча они остановились посредине спальни.
— Как это красиво! — воскликнул один из посланцев.
— Да, очень красиво и достойно потомка Лагидов, — ответила Хармион и, пошатнувшись, упала мертвая у ложа, рядом с Ирас.
Вошел Октавиан. Не столько обеспокоенный смертью Клеопатры (он не верил, что она умерла), как целостью ее сокровищ, он, тем не менее, приказал позвать псиллов, чтоб они высосали яд, и, кликнув управляющего, потребовал опись имущества царицы.
Псиллы, осмотрев руки Клеопатры, Ирас и Хармион, заявили, что трудно решить, от чего умерли женщины, — от укусов ли аспида или от уколов отравленными иголками, и принялись высасывать яд.
— Поздно, — сказал главный псилл и повелел своим помощникам оставить в покое Ирас и Хармион. — Яд распространился мгновенно — сердца женщин перестали биться.
Октавиан задумчиво стоял над трупом царицы. Слушая шепот римлян, восхищавшихся ее геройской смертью, он спрашивал себя, нужно ли выразить свое мнение, и, наконец, тихо выговорил, с лицемерной грустью склонив голову:
— Я восхищаюсь смелостью Клеопатры и ее верных служанок. Мудрая египтянка предпочла смерть позору, как будто я допустил бы ее до позора…