Конец старых времен
Шрифт:
Я быстро наполнил бокалы в ожидании, сумеет ли князь угадать. Но господа подняли такой крик, что невозможно было расслышать собственный голос. Я с трудом разобрал отдельные возгласы:
Не морочьте нам голову своим графом Поражским!
Ступайте в болото!
Ах, козел тебя забодай…
В Литве, видите ли, был, потом у султана — как бы не так! Вот в кутузке побывал — это вернее!
Но подобно тому, как в оркестре, кроме барабана, слышны и флейты, в этом общем хоре раздавались голоса нежные, звучащие одобрительно:
А мне он нравится!
Молодец!
Молодец!
Молодец!
Пан
— Превосходно! Отлично, сударь!
В этот беспорядочный шум вплетался и голос самого полковника:
— Я стрелял тигров в степях Туркестана, а в Литве загнал оленя, белого, как снег!
Едва эти слова слетели с уст князя, как буря негодования поднялась пуще прежнего. Я опасался, что князя назовут лгуном, ибо никто и слышать не желал о существововании белых оленей. Однако княжеские легкие оказались сильнее прочих.
— Ха, ваши лесочки! — его звучный голос покрывал весь шум. — Ваши лесишки, в которых пересчитаны все деревья! Вы алчете прибылей во сто крат сильнее, чем приключений, вы, охотники за деньгами, кандидаты на пенсию! Вы стреляете косуль, когда их мясо в цене, и гоняетесь за зайчишками, на которых я и глядеть бы не стал! Грош ко грошику дают вам ваши майораты и чипы, которыми я гнушаюсь. А ты, пачкун, ты, взнузданный мул, глупец от разума, прикидывающийся страстным охотником, — да разве это занятие для тебя? Куда тебе, ведь в нем — частица старых времен! Зачем же ходишь по лесам, ты, чернильная душонка, жалкий адвокат, боящийся всего? Во что веришь, на что способен, человек без приключений и без фантазии? Чего тебе надо? Что ты утверждаешь? Что все, где нет туго набитого кошелька, — ложь? А то, что нельзя изжарить и сожрать с луком, — чепуха? О, ты прав! Какой там белый олень, когда на вкус он не отличается от покупной дичи? И что вам до цвета его шерсти… Это все улетит с дымом. А ты обожаешь копчености…
Последний пассаж князя вызвал новое смятение. И тут вмешался Стокласа.
— Вижу, — сказал он, — вы очень хороший рассказчик, и ваше веселое настроение весьма способствовало приятному препровождению времени; но доктор, с которым вы столь резко обмениваетесь мнениями, — мой друг. По-видимому, он с некоторым трудом выносит вашу манеру выражаться, и может быть, вам же выгоднее прекратить это.
Тут слуга полковника, вероятно, поняв, к чему клонится дело, внес вещи своего хозяина. Ваня был по-прежнему хмур и усиленно жевал что-то.
Князь, ничего не ответив на призыв Стокласы, поклонился, слуга накинул на его плечи шинель и отворил дверь. Я не смог удержаться и послал прощальное приветствие моему приятелю. Это побудило его на миг остановиться. Через приоткрытую дверь было видно звездное небо. Силуэт князя делил его пополам. И какое-то очарование завладело моей душой — очень давнее очарование, которое, однако, снова обрело силу надо мной. Марцел испытывал нечто подобное; у него было такое выражение, словно он никогда прежде не видел, как светят звезды и уходит путник. Мальчик еще не был обстрелян…
Князь махнул мне рукой на прощанье, и тогда наш Марцел — словно этот жест относился к нему — подбежал и ухватился за полу полковничьей
Михаэла приняла сторону Марцела. Едва полковник удалился, она стала упрекать отца, зачем тот выгнал князя. Ян разделял ее мнение. Должен прибавить, не только Ян с Михаэлой просили за князя Александра — число его защитников с каждой минутой росло. И первыми к ним присоединились дамы — сначала Элеонора, затем упомянутая уже «Анна Болейн», а там и все остальные.
Решающим оказалось слово пана Якуба.
— Это какой-нибудь врангелевский офицер, — сказал он, — который нуждается в отдыхе и покое. А то, что он немножко враль, — ба, да это с давних пор привилегия ветеранов…
Снисходительность пана Льготы меня удивила, но, подумав немного, я понял — он вступился за князя затем, чтобы позлить адвоката. Ему хотелось стравить их друг с другом. Противопоставить адвокату неплохого прокурора.
Тем временем одни опамятовались от испуга, у других улеглась вспененная кровь. И к концу речи папа Якуба общее мнение о князе изменилось. Барышня Михаэла неотступно просила отца послать за полковником кого-либо из егерей. Она сама готова была броситься за ним, и немногого не хватало, чтобы она так и сделала. Кто в состоянии отказать в чем-либо прелестной девушке? Я тоже присоединился к ее просьбе, да и остальные барышни жалобно вздыхали, утверждая, что князь не сказал ничего неприличного. Он просто удачно пошутил.
Что было делать доктору Пустине? Видя такой оборот, он не пожелал выказать себя упрямцем, который стоит на своем, но не мог и повернуть сразу кругом.
Я его проучил, — сказал адвокат Михаэле, — ну и хватит заниматься этим пустобрехом. Впрочем, он меня даже рассмешил. Нет, нет, язычок у него подвешен отлично! А может, он и впрямь знавал лучшие времена.
Что до этого, — вставил Рихтера, — то я уверен, что он князь. По нему сразу видно! Никто другой так не сумел бы!
Чего не сумел? — переспросил пан Якуб.
Браниться и отваливать чаевых в десять раз больше обычного, — ответил лесничий и подозвал одного из лопоухих лакеев, который держал на ладони дукат с дырочкой.
Кто дал тебе этот дукат? — спросил его Рихтера, и когда малый ответил, что монету подарил ему князь Мегалрогов, лесничий принял вид адвоката, выигравшего процесс.
Теперь уже никто ничего не понимал. Одни заговорили в пользу князя, другие против, но этих становилось все меньше и меньше. В числе гостей был какой-то глухой господин — тот кричал, как в лесу. Подозреваю, он и знать не знал, в чем дело, но, расслышав-таки имя полковника, принялся повторять его, громко требуя, чтоб того вернули. Пан Якуб похлопал глухого господина по плечу и присоединил свой бас к его голосу. Тогда мой хозяин произнес: