Конец света
Шрифт:
Наступила очередная весна. Землю трясло все меньше, а Солнце решило играть забавы. Бывало, оно совсем не всходило, и пол страны жило в полярную ночь.
Гоша же уехал в Петербург. «Раз в жизни каждый из нас должен попробовать себя в Петербурге!» – сказал он на прощанье. Мама стала плакать чаще.
«Я съезжу к нему» – предложил Михаил. «Посмотрю, как он там живет».
Это предложение пришлось ей по душе. Она и сама бы съездила к сыну, но работа в городе не отпускала ее так далеко. А муж был относительно свободен. Гоша хоть и был оповещен о приезде, но не пришел встречать Михаила на вокзал. Поэтому ему пришлось искать адрес самостоятельно. Метро было затоплено, и Михаил добрался до Гоши на нескольких автобусах.
Гоша
«Снова пьешь, пожалел бы мать свою» -сказал Михаил. Гошу затрясло»А что вас не устраивает? Вечно вас что-то не устраивает. Вот, живу. Живу хреново, но живу. Вы вообще зачем приехали?» – огрызался Гоша. Он закрыл глаза и был готов вот-вот взорваться.
Михаил решил не обострять общение и ушел гулять по городу, в котором ни разу не был. Из-за вышедшей из берегов Невы исторический центр был затоплен. Основная часть жителей уехала либо на окраины, либо в Москву. А вот русской Венеции не получилось – из-за кислотности воды дома стали тупо обваливаться. Михаил прошелся по широким современным проспектам, напоминавшем ему о любом другом городе, в котором ему приходилось бывать. Посидел на лавочках, покушал бутербродов в одной столовой. А к вечеру сел на обратный поезд.
«У него все хорошо» – сказал он жене.
Глава 4
В Петербурге Гоша продержался недолго. Следующей весной он вернулся и на любые вопросы о городе он отвечал: «Не получилось».
За пару недель он пропил всю свою последнюю зарплату и, устав от суеты и утренних собутыльников, попросился пожить в селе, в домик, в котором когда-то жила мать Михаила.
Михаил не был рад этой новости, но мама Гоши настояла на том, чтобы сын был рядом, поэтому Михаил согласился на условие: «Если не будет пить, пускай живет».Он уже потерял надежду научить слесарному делу своего пасынка, однако просто жить, вести хозяйство, содержать кроликов в сарае, он все еще мог. Каждый день Михаил встречал Гошу в плохом настроении и указывал ему на недостатки. Ему не нравилось, что парень не колет дрова, не кормит кроликов и даже унитаз не может почистить от желчных следов. Гоша, казалось, был постоянно опустошен, был не устроен своим положением и месту быта в своем положении.
Один раз Михаил пришел навестить Гошу с женой. Он настоял, чтобы Гоша сходил отслужить. «Двадцать шесть – еще можно успеть.» – сказал он жене. Маме Гоши этот вариант понравился. «Армия бы воспитала сына и дала ему уверенность в ближайшем будущем» – думала она. Гоша же просто расхохотался, услышав предложение об армии, он назвал родителей идиотами и уткнулся в книгу, сделав вид, что никого не замечает.
«Зря ты так. А вот мне служба во многом помогла», – начал Михаил. «Ты, должно быть, думаешь, что мы тут с мамой тебе жить не даем. Так вот – это еще куда ни шло. В мои годы бывало разное». И Михаил стал рассказывать о разном.
«Помню, как нас с приятелем чуть не расстреляли.» – продолжал Михаил. «Было дело весной, под конец первого года службы. Нам, как стройбату, дали задание повесить в новой казарме патроны и вкрутить в них лампочки. Плевое дело, казалось бы, а вот одной лампочки мы и не досчитались. То ли разбил кто, то ли… Короче, прапорщик наш был всегда на серьезных щах и за любую малость давал почти невыполнимые наряды. А одной лампочки не оказалось. Ну и мы с приятелем, как самые смышленые, решили где-нибудь ее скрутить. Темнело. Мы выбрались к одной из соседних казарм, но там было много глаз, поэтому мы пошли дальше. Вдруг видим, висит одинокая супротив какого-то склада. Мы, естественно, поторопились, я подставил спину и мой приятель, забравшись, начал лампочку выкручивать. И тут, не успев закончить, слышим треск затвора и крик «Стоять!». Приятель упал с меня, да и я на ногах не удержался. Говорим: «Мы не мы, нас попросили», но человек с автоматом не послушал и дал очередь по нашим ногам. Не зацепило. – Вкручивайте лампочку обратно, – сказал он. – Чуть не пристрелил вас, идиоты. Вот уж где нам было «хреново», Гоша. А ты говоришь, тебе хреново».
Гоша снова расхохотался и ответил: « И это все? Единственная история за 50 лет твоей жизни и та из армии?
Михаил быстро вспылил, он взял Гошу за грудки стал его трясти. Мама еле как разняла их.
«Сходил бы ты в армию, сынок» – повторила она. «Сходил бы».
Глава 5
К середине весны снова начались подземные толчки. Центр города не был похож на себя раннего. Городские службы не успевали убирать поломанные деревья и столбы, вставлять в здания окна, засыпать щебнем трещины на улицах. Работу Гоша нашел быстро. В очередной раз он стал грузчиком продовольственного магазина. Каждое утро он ездил из села, и каждый вечер возвращался. Так прошел месяц, работа его не напрягала, как и он не напрягал ее. Работал он медленно, часто выходил на перекур.
Получив первую зарплату, он взял выходной, и напился пивом, смотря по телевизору сериал про ресторан. Напился он сильно и не заметил, как в дом вошел дядя Миша.
Михаил застал парня сладко спящего в кресле. Он понял. «Теперь пусть катится во все стороны» – понял он. Достав свой телефон, он стал снимать смешную позу заснувшего Гоши, стал говорить на камеру: «Вот он, разлегся. Гоша, ты кроликов покормил? Покормил кроликов, Гоша?»
«Покажу мужикам, посмеются» – заливался Михаил краской. «Такого дебила не грех и в интернет залить» – продолжал он и не заметил новых подземных толчков.
Зато старый домик, в котором Гоша жил последнее время, эти толчки заметил. Стены треснули, и ветхая крыша рухнула на двоих непривлекательных мужчин разом.
Прощание
***
Видимо, когда начались неполадки с погодой, с моей памятью тоже начались эти, позвольте, неполадки. Будто одним моментом я помню сухие интернет-статьи с картинками разрушенных африканских деревень, будто другим моментом – свое бесстыдство ушедших дней, которое, возможно, и началось вместе с бесконечными катаклизмами. Где-то обрушилось цунами, где-то – ряды землетрясений, где-то начали господствовать полярные дни и ночи, будто ось земли заржавела. Может, она заржавела как раз из-за бесстыдников таких как я?
Ошарашенные природой, мускулиные правители мира закончили все войны, наша страна стала готовиться к очередным президентским выборам. Впрочем, в этом рассказе я не хочу говорить ни про то, ни про другое.
Память бесстыдств и, конечно, пьянств, память, которой я никогда не отличался, дамокловым мечом висела над темечком и каждый раз, когда я повторял пройденное, как параграфы учебника, темечко чувствовало неприятный холодок. Забавно, из лекций по литературе в институте я унес всего два фразеологизма – дамоклов меч и секрет Полишинеля – так, что теперь я повторяю их во всех своих рассказах, хоть и не до конца зная их значение. Еще память горчичником возвращает меня к моменту моего прощания с Уралом, моменту, растянувшемуся на целые сутки.
Был февраль. До отъезда оставалось достаточно времени, и на душе скреблась тоска. Тоска по тому дому, в котором меня уже не будет, тоска по людям, с которыми был в хороших отношениях, тоска по женитьбе, именно по женитьбе, не по жене, сколько смог, столько выплакал к тому моменту. Напротив, я не хотел поддаваться ей, не хотел особо никого видеть, поскольку знал, что тоска только подпитается упускаемым и уже упущенным, и будет не просто скребстись, будет кусать и рвать. Но увидеться с кем-то надо было. Надо было хотя бы кому-то оставить новость о том, что я уезжаю.