Конец тьмы (Капкан на 'Волчью стаю')
Шрифт:
Я не ошибся. Отец грубо спросил:
– Сын, что это за детский лепет, черт возьми?
– Я почувствовал, что мне необходимо бросить учебу, и я ее бросил.
– Хорошенькое дело! Он почувствовал.
Единственное, что мне оставалось – слушать его рев. Я разрушил его грандиозные планы, я подмочил репутацию Стассенов, я стал настоящим лодырем. Больше мне не будет ни денег, ни пуховых перин. Я больше не вытяну из него ни одного цента. Дурак, который бросает учебу за четыре месяца до окончания диплома, не заслуживает иного отношения. Что я могу сказать в свое оправдание?
– До свидания. – Я положил трубку.
Однако в четверг, через два дня, по почте пришел
Гейб позвонил в 8.30 и попросил немедленно приехать в итальянский ресторан. Он ждал у гардероба, неторопливо меряя шагами холл.
Я начал быстро рассказывать, как очутился в Нью-Йорке, но он прервал меня:
– Позже, Стасс. Окажи мне услугу. Нас за столом четверо. Тот тип – Джон Пинелли. Блондинка – актриса Кэти Китс, его жена. Маленькая брюнетка – моя близкая подруга Бетси Кипп. Сегодня вечером пришлось окончательно отказать Пинелли. Теперь он прилипнет ко мне, как пиявка, а я хочу смыться с Бетси. В нужный момент ты поможешь нам исчезнуть. Идет?
Я согласился. Он дал второй ключ от квартиры и сказал, что поболтаем позже. Гейб подвел меня к угловому столику рядом с баром. Меня ждал заранее принесенный стул. Пинелли оказался большим рыхлым мужчиной с бело-розовой кожей. Он больше походил на шведа, чем на итальянца или испанца, или кем там он был. Обе женщины смотрелись роскошно. Бетси была моложе, и это придавало ей особый блеск. Я слышал имя Кэти Китс и не раз видел ее в кино и по телевизору. Прекрасные серебристо-белые волосы она уложила в замысловатую прическу. Ее мраморные обнаженные плечи сверкали слева от меня. Лицо напоминало лицо Марлен Дитрих, такое же удлиненное и слегка славянское. Длинная шея, прямая осанка. На расстоянии она казалась даже высокой. Но когда вы подходили ближе, то понимали, что перед вами маленькая женщина ростом около пяти футов и четырех дюймов, а весит Кэти, я думаю, сто десять фунтов. Я так никогда и не узнал ее истинного возраста. В первый вечер дал ей двадцать пять. С тех пор я все время прибавлял, пока не дошел до тридцати семи. Создавалось впечатление, что она может прекрасно владеть собой. Все движения Кэти Китс были плавными и грациозными. Когда улыбка освещала лицо миссис Китс, вы знали, что она прячется за этой улыбкой и наблюдает за вами и за всем, что ее окружает.
Джон Пинелли уже изрядно выпил и продолжал пить. Он был похож на быка, которого ударили по лбу. Время от времени Пинелли изумленно встряхивал большой головой. Одновременно велись два разговора – один между Гейбом, Бетси и Кэти, умный разговор о людях, которых я не знал и который, судя по тому, что называли их только по именам, не имели фамилий. Джон Пинелли выступал с монологом, большей частью таким несвязным и невнятным, что почти ничего нельзя было понять. На него никто не обращал внимания, так же, кстати, как и на меня. Из того немного, что я понял из обрывочных фраз, стало ясно, что Пинелли говорил о великих фильмах.
Еда оказалась чудесной. Только мы с Бетси отдали ей должное. Пинелли не обращал на стол никакого внимания. Кэти Китс медленно съела несколько маленьких кусочков. Гейб, как всегда, слишком нервничал, чтобы много есть.
Весь вечер казался каким-то нереальным. Около одиннадцати Гейб сказал:
– Извините, нам пора. Пинелли уставился на него мутными глазами и забормотал:
– Мне нужно поговорить с тобой, мой мальчик. Я должен объяснить, почему я тебе необходим...
Я почувствовал, как что-то коснулось моего правого колена. Это Гейб передал мне под столом деньги.
Он встал, отодвинул стул Бетси и попрощался:
– Поговорим позже, Стасс. Веселитесь, ребята. Я оплатил счет на шестьдесят долларов. Гейб передал мне две пятидесятидолларовые банкноты, и я почувствовал себя неловко.
– Наверное, мне пора прощаться и...
– Останьтесь с нами, – приказала Кэти.
– Фламенко, – пробормотал Пинелли, – я хочу фламенко, дорогая. Она знала, куда он хочет. Кэти назвала адрес таксисту. В зальчике оказалось темно. Мы сели втроем с одной стороны круглого стола и стали смотреть на маленькую сцену, где под очень яркими лампами на кухонном столе сидел мужчина и играл сложную испанскую музыку на самой яркой гитаре, какую я когда-либо видел. Его ногти были длиннее, чем женские. Пинелли что-то нашептывал жене. В том баре мы выпили очень много белого вина.
В два тридцать, когда музыка кончилась и Джон Пинелли обмяк, закрыв глаза, Кэти вытащила из его кармана бумажник, достала две двадцатки, засунула бумажник в свою отделанную золотом маленькую вечернюю сумочку, протянула мне деньги и сказала:
– Пойду поймаю такси.
Я помог поднять ей мужа. Поднявшись, он двигался довольно легко. Такси уже нас ждало. Мы вернулись на Семидесятую, на этот раз около Пятой авеню, и едва втиснулись в маленький лифт, который поднимался очень медленно. Когда он остановился на нужном этаже, Пинелли медленно сполз по стенке на пол. Его голова свесилась на грудь, и он стал похожим на толстого ребенка. Мы не смогли его разбудить. Кэти начала хлестать его по щекам до тех пор, пока из уголка рта не потекла кровь. Пинелли был слишком тяжел, чтобы его нести. Я взял его на руки и поволок. Кэти вышла первой и открыла дверь квартиры. Она пошла вперед, показывая дорогу в спальню.
Мы раздели Пинелли на полу до трусов. На его губах пенились маленькие розовые пузырьки. Мне удалось рывком поднять его на кровать.
– Все остальное я сделаю сама, – сказала Кэти.
Я вышел в гостиную. Пинелли жили в просторной квартире с высоким потолком и большими окнами, из которых виднелись окна большого города. В комнате пахло гостиницей, словно здесь долго никто не задерживался.
Я смотрел в окно, когда она вышла из спальни.
– О, я думала, вы уже ушли.
Я повернулся. Кэти выглядела так же роскошно, как и в начале вечера. Трудно было себе представить, что она только что уложила в постель пьяного мужа.
– У меня ваша сдача, Кэтти.
– Положите на стол.
– У вас прекрасная квартира, – польстил я ей.
– Вы находите? Мы снимаем ее. Мы все время снимаем квартиры. Кстати, как вас зовут?
– Кирби Стассен.
Она искоса презрительно посмотрела на меня.
– Я уже давно привыкла к вежливости, которая вызывается чувством вины. Стассен, вы сегодня славно поработали. Мне даже показалось, что вам жалко Джона. Я и не знала, что этот сукин сын Шелван нанимает добрых людей.
– Я не работаю на Гейба, – возразил я.
– Значит, он одолжил вас у Стада Браунинга? Не придирайтесь к мелочам, мой милый. От того, что вы не работаете на Шелвана, ваше поведение не становится лучше.
– Не знаю, о чем вы говорите, миссис Пинелли. Вчера я еще учился на последнем курсе колледжа. Сегодня, вернее, можно сказать, уже вчера, бросил учебу и приехал в Нью-Йорк. Я знал Гейба по колледжу. Отели переполнены, и я остановился у него. Мы едва успели поздороваться.
Она пристально посмотрела на меня.
– Боже, он говорит правду!