Конец вечного безмолвия
Шрифт:
— Вы считаете, чго в этом году из Владивостока не будет парохода?
— Если и будет пароход, то отнюдь не с товарами, — улыбнулся Свенсон. — Я собирался зайти завтра утром в Уэлен. Буду рад, если вы мне составите компанию и проделаете этот путь на моем корабле.
Свенсон стоял на мостике вместе с братьями Караевыми.
Вчера проговорили до поздней ночи, обсуждая торговое и экономическое положение края. Говорить о политике Олаф Свенсон категорически отказался.
— Политическое положение России — это внутреннее дело вашего государства, —
Уэленцы встретили Свенсона громогласно. Каждый считал своим долгом протиснуться вперед, пожать ему руку. Многие довольно свободно говорили по-английски.
— Хэлоу! Хэлоу! Ии! Ии! — раскланивался Олаф Свенсон.
Караевы повели гостя в свой домик, возле которого в полицейской фуражке стоял исправник Хренов.
На возвышении сияла стеклами больших окон школа. Она была поставлена два года назад по распоряжению губернатора. Собирал эту школу Петр Каширин вместе со своим дружком Иваном Лариным.
— Школа работает? — спросил Свенсон.
— Учителя нет, — ответил старший Караев. — Приезжала одна дама, попробовала, но ничего у нее не вышло: ее не понимают и она не понимает.
— Может быть, новое правительство энергично возьмется за это, — сказал младший Караев, и лицом и голосом копия старшего брата. — У нас много надежд, но мы не имеем никаких известий о характере перемен и не знаем, что делать.
— Я встретил в стойбище Армагиргина Петра Каширина, бывшего вашего приказчика, — с улыбкой сообщил Свенсон. — Он ехал в Петропавловск вместе с двумя делегатами на какое-то учредительное собрание.
— Петька Каширин? — удивился Караев-старший. — Хотя он всегда отличался весьма вольным и смелым образом мыслей.
— По-моему, он даже член этого самого Анадырского комитета, — добавил Свенсон. — Правда, должен вам сказать, что делегаты… сбежали от него, отказавшись от политической деятельности.
Свенсон широко улыбался, как бы приглашая собеседников посмеяться над этим забавным происшествием.
Но братья Караевы не улыбались.
Пришлось не только взять товар у Свенсона, но и дать обязательство расплатиться. пушниной или, как было записано в соглашении, "эквивалентным товаром, валютой или же золотом".
Петр Васильевич Каширин добрался до Ново-Мариинска в самый разгар ожесточенных споров и раздоров в комитете.
— А где же делегаты? — с ехидцей спросил Каширина Желтухин. — Где представители народа?
— Они уполномочили меня, — сердито ответил Каширин и сам удивился тому, что сказал — В настоящий момент представители местного населения еще не готовы принять участие в съезде, — продолжал, смелея, Каширин. — По причине незнания языка, а также невозможности отлучиться: пасут оленей.
Желтухин пытливо смотрел на загорелого и похудевшего Каширина, подавляя поднимающуюся в душе неприязнь к этому непонятному мужику, вечно готовому заступиться за обиженного и обделенного.
— Первым пароходом поедешь в Петропавловск!
— Ну, это мы еще посмотрим! Надо сначала здесь оглядеться.
У дома Треневых Милюнэ развешивала белье. Девушка была в платье, аккуратно причесанная, совсем иная, чем в яранге Тымнэро, когда Каширин впервые увидел ее.
— Кыкэ вай! Я вас не узнала, — смутилась Милюнэ, путая чукотские и русские слова. — Вы стали совсем черный и худой. Однако лицо веселое.
— Скорее сердитое, — усмехнулся Каширин.; — Ну, как тебе живется у Тренева? Не обижают хозяин с хозяйкой?
— Не обижают.
В Ново-Мариинске, который чаще называли Анадырем по имени реки, на которой стоял центр Чукотского уезда, все было по-прежнему.
На рыбалках Сооне и Грушецкого готовились к путине, и первые рыбины уже попались в сети, свидетельствуя о близком подходе косяков красной тихоокеанской кеты. Остальным рыбакам были отведены места даже худшие, чем в прошлые годы. Местные жители — чуванцы и чукчи — ходили жаловаться в комитет, но их не стали слушать, сославшись на решение комитета. Вдобавок ко всему по предложению Царегородцева были учреждены специальные билеты на право лова рыбы для рабочих каменноугольных копей и всех остальных "инородцев".
Обо всем этом Каширин узнал от Аренса Вол-тера, который так же подпадал под определение "прочие инородцы".
— Видишь ли, Арене, — угрюмо сказал Каширин, — людской род делится на сытых и голодных. Это самое главное различие. И объединение людей должно идти по этому признаку — по одну сторону сытобрюхие, по другую — те, у которых пусто в желудках.
Прежняя нищета и голод и в яранге Тымнэро. Грязная и исхудавшая Тынатваль сидела у погасшего очага и, раскачиваясь, с закрытыми глазами, напевала. Она даже не подняла головы, когда Каширин вошел в чоттагин.
Каширин потоптался у входа, давая знать о своем приходе, и громко кашлянул.
Тынатваль все тянула свою песню. Зашевелилась меховая занавесь полога, и в чоттагин высунулся взлохмаченный Тымнэро.
— Етти, Кассира, — хрипло сказал он. — Эт-ки [Плохо] наша жизнь. Заболел я, жена тоже нездорова, и сын вот лежит рядом без памяти. Еды нет, огня нет" Глаза закрою — вижу путь сквозь облака…
Каширин выскочил из мрачного чоттагина. Почти бегом он добрался до домика Аренса Вол-тера.
Норвежец что-то паял, и едкий зеленый дымок поднимался над его головой.
— Арене! Человек погибает! Спасать надо!
— Где? — вскочил на ноги Волтер. — Я готов идти. Весла брать?
— Еду возьми, какая только у тебя есть, да примус прихвати, — уже спокойнее сказал Каширин и рассказал Волтеру, в каком положении он застал семью Тымнэро.
Волтер собрал кое-что из своих запасов и даже откуда-то достал банку сгущенного молока.
— Продукты есть, — сказал он, — но, может, им доктор нужен?